Гусев и его друзья небезынтересны. Они живое воплощение мечты о железной руке, которой грезит любой обыватель. Обыватель талантливый художественно воплощает эту мечту. Опричь государя, некому… Вот только опричь на старославянском означает «кроме», а слово «кромешник» в русском языке всегда означало «преступник», преступивший черту. В отличных документальных имитациях, приложенных Дивовым к роману, генерируются разные точки зрения на Выбраковку и её героев, в убедительных деталях воссоздаётся мир, породивший Выбраковку, и всё время проводится мысль о том, что её породило не государство и не правительство, а сами обыватели… Значит, они убивают или хотят убивать, мечтая освободиться от той мучительной мысли, что их самих могут при определённых обстоятельствах выбраковать? Выбраковывать, чтобы не быть выбракованным самим? Автор определённо хитрит, заставляя экспертов утверждать, что невозможно понять мотивы, приводившие добровольцев в АСБ. Боюсь, что сам он всё прекрасно понимает.
Андрей Плеханов куда безобиднее своих трагических и кровожадных коллег. Это фантастика приключенческая, хотя и с элементами социальной антиутопии, с линией, гиперболизирующей новейшие приёмы управления общественным мнением и применение криминальной государственной политики. Но этот роман значительно легче вышеупомянутых, даже когда автор выдумывает вполне ужасные вещи. Опасаюсь, что привкус неудовлетворённости, окрашивающий в целом весьма благоприятное впечатление, именно тем и порождён, что автор квалифицированно скрещивает дикобраза и теннисный мяч — получается как раз лишь скачущая подушечка для иголок…
Особая или даже совершенно особая статья — это, конечно же, цзюани быстропрославленного Хольма ван Зайчика, гуманистический сериал «Плохих людей нет».
Оговорюсь сразу: я считаю, что есть, и даже премного, и по должности, и по склонности, и по случаю, и вообще на месте тибетского мудреца я бы озаглавил свою симфонию «Все мы хороши». Но о моей симфонии как-нибудь в другой раз.
Жизнеспособность модели, донесенной до нас консультантами великого старца, Игорем Алимовым и Вячеславом Рыбаковым, у меня, живущего в сердце Центральной Азии, вызывает сильные сомнения. Однако где вы в литературе или беллетризо-ванной утопической философии видели жизнеспособную модель? Но бог с нею, с моделью: она создаётся не для того, хотя историк Михаил Кутузов сказал, что если есть модель, значит, был заказ… Знаю, есть немало людей, мечтающих разобраться с автором, выяснить, кто ему, гадюке, заказал китайско-исламскую утопию… ну это, пожалуйста, на Тибет, консультанты всячески открещиваются, утверждая, что лишь являются передаточным звеном. В литературе куда важнее две вещи — послевкусие и послечтение.
Гурман-читатель, конечно, облизнется и почмокает, хотя и не везде — я, например, никак не могу понять, почему должен радостно смеяться над именем «Мокий Нилович Рабинович». Устают вкусовые сосочки от постоянного упоминания китайских пельменей и фантастических сортов пива, но это уже явно вина консультантов. Через них, гедонистов, сразила великого старца мерзостная болезнь многих современных авторов, которые начинают тонко анализировать кулинарные изыски вроде свинячьей ноги целиком, полагающихся к ней приправ, сорта крепко- и слабоалкогольных напитков именно тогда, когда понимают, что больше объём набрать нечем. Являясь единочаятелем по части чая и пива, могу заметить, что приступы недуга консультантов Хольма ван Зайчика поражают реже прочих и по большей части вполне способны выразить скорее глубочайшее взаимопереплетение великих культур на уровне едальных пристрастий отдельных личностей[6]. Послевкусие остаётся, и это радует. Остаётся и послечтение. Есть эпизоды, которые хочется перечесть, припоминая героев и их деяния. Есть персонажи, которых вспоминаешь, улыбаясь. Один из самых классных — блаженный Хисмулла и даже его облезлый попугай, но только в «Деле незалежных дервишей», в упоительной сцене теста-поединка на знание трактата аль-Газали; в остальных цзюанях он стремительно выцветает и является там, где мог бы, в общем, и не являться. Есть обворожительная, как в новейших гонконгских фильмах, принцесса. Есть — при всех моих скептических поправках по азиатской части — суровый бек, тестюшка Богдана. Есть и многие другие. Величава и сама идея цикла — стать малой каплей в потоке, призванном унести гнусную уверенность в том, что человечество больше и прочнее наделено пороками, чем достоинствами.
6
Это, и вправду, глубокая этнокультуральная проблема: знавал я людей, которые лет по сорок жили в Азии и даже чуреков избегали — только формованный хлеб!