В гостиной он весело воскликнул:
— Этот напиток не зря называют «отверткой»[11]. Апельсиновый сок и водка. Водки ты даже не почувствуешь, зато сможешь расслабиться.
— Извини, — пробормотала Дебби. — Я пыталась, действительно пыталась, но…
— Ничего страшного, крошка, — он широко улыбнулся. — Расслабься…
И после трех «отверток», согревших ей желудок, вскруживших голову, ей это удалось. Контроль перешел от рассудка к телу, ощущениям губ, пальцев, языка. Она поцеловала Рика в шею, едва он расстегнул ее лифчик, и приникла к его мускулистому, загорелому телу, когда он начал целовать ее груди.
Потом они перебрались в спальню, и ее охватила страсть. Она развела ноги, а когда член Рика вошел в нее, вскрикнула, один раз, застонала, а затем вновь и вновь шептала его имя, словно заклинание, призванное провести ее через боль к блаженству, которое обещали все учебники по сексуальному воспитанию.
Она приникала к нему, признаваясь в любви, а Рик, лежа на ней, раздуваясь от гордости, долбил и долбил ее, не обращая внимания на ее попискивания. Он чувствовал себя на вершине блаженства: еще бы, ему отдалась девственница.
Когда все кончилось, Дебби поплакала, уткнувшись носом в его шею, каким-то шестым чувством понимая, что несколько минут спустя та же страсть вновь охватит ее. Рик лежал, очень довольный собой. Старушка Деб, думал он, на первый раз ей досталась боль, а не наслаждение, но чувствовалось, что ей понравилось. Да уж, с ней совсем не так, как с Мэри, для которой в сексе не было тайн.
Скорее она напоминала Паулу Холстид. Черт бы ее побрал! Жаль, что рядом с ним не она, а Дебби. Он бы показал ей кой-чего, чтобы стереть из ее взгляда безмерное презрение, взгляда, который он не сможет ни изменить, ни забыть.
Мысли о Пауле возбудили Рика, и он повернулся к Дебби в тот самый момент, когда за окном вновь зашебаршал бурундучок, которому она оставляла орешки. Дебби тоже услышала это шебаршание, но никак не отреагировала. Кроме Рика, для нее ничего не существовало.
А Хулио спешил к шоссе, бормоча ругательства. Ничего не видя перед собой от раздражения, желания, ненависти.
Мерзкая сучка. О, она свое получит. Придет час, когда он с ней разберется. Она свое получит, и получит сполна.
Глава 22
В понедельник, в три минуты третьего, Дебби позвонила в дверь Курта. Ожидая его, она втянула и без того плоский живот и выпятила грудь. Я женщина, не без самодовольства подумала она. Рики сделал меня женщиной. И не мне, с моими женскими чарами, бояться профессора Курта Холстида, даже если он и заговорил бы о своей умершей жене.
Дверь открылась, Курт всмотрелся в нее.
— Мисс Марсден? Пожалуйста, заходите. — Курт закрыл за ней дверь. Он-то представлял ее иной. — Хотите чая… или кофе?
— Я… лучше чая.
А она нервничает, отметил Курт.
— Сейчас принесу, мисс Марсден. Или я могу называть вас Дебби?
— Разумеется, сэр.
Она села на диван, сжав колени и не отрывая взгляда от спины Курта, вышедшего в отделанную темным деревом столовую. С того вечера для первокурсников он разительно изменился. В годах, не моложе ее отца, а движения легкие, как у Рика. На мгновение ей стало не по себе: женские чары, на которые она полагалась, могли не пробить броню такого, как он.
Курт вернулся с полным подносом. Точно так же он угощал и Монти Уордена в то первое утро. Но девушка так молода, так свежа. Однако он должен узнать у нее фамилии. Фамилии хищников.
— Вода закипит через минуту, — он опустил поднос на стол и добавил тем же будничным голосом: — Когда вы вышли из телефонной будки в ту ночь? В ночь, когда Паула покончила с собой?
— Я… что вы хотите сказать… я… не понимаю…
— Вас опознал разносчик газет, Дебби. Вы должны помнить его.
Только тут Дебби осознала, что уже встала, и заставила себя вновь сесть. Увидела, что он смотрит на ее переплетенные пальцы, быстро развела руки, положила их на подушки. Разносчик газет! Естественно, она его помнила. Но как мог узнать о нем профессор? И… и… она не должна признаваться, что была в будке. Она пообещала Рики, что никому не скажет насчет него и Паулы Холстид…
И тут она услышала свой голос, доносящийся издалека, словно он принадлежал другому человеку.
— Я… примерно в половине десятого. Я…
— Паула покончила с собой незадолго до моего возвращения. Где-то без четверти двенадцать. Если б я приехал сразу после окончания семинара, она, возможно, осталась бы в живых, — голос его звучал бесстрастно. Засвистел чайник, и Курт встал. Направился к дверям в столовую, внезапно обернулся. Уорден показал ему, сколь важно застать допрашиваемого врасплох. — Что вы делали в телефонной будке?