Однажды вечером – шел 1930 год – Доминго, обычно возвращавшийся довольно рано, чтобы ухаживать за больной женой, не появился дома. Никто ничего не знал, никто не видел его в течение дня, никто не заметил никаких странных происшествий. В мадридском воздухе носился запах бунта; в большом городе вообще много плохого может случиться совсем незаметно. Так что они легли спать – и Фаусто впоследствии вспоминал, что ему было совершенно ясно: родители врут, говоря, что все в порядке, обычные взрослые дела, – но через пару часов их разбудили удары прикладами в дверь. Три агента безопасности вошли, точнее, ворвались, как врываются в дом к преступнику, не снимая шляп и не пряча пистолетов, поинтересовались, где находится Фелипе Диас Сандино, распахнули с ноги все двери, залезли подо все кровати. Убедившись, что дяди Фелипе нет, спросили про главу семьи. Хулия смерила взглядом всех троих.
– Его тоже нет дома, – ответила она, – и я не знаю, где он. Но если бы и знала, вам бы не сказала.
– Как только его увидите, передайте ему, сеньора, – попросил один из агентов, – что мы его ждем в управлении.
– А если не увижу?
– Разумеется, увидите, – возразил агент. – Разумеется, увидите.
Она увидела его той же ночью. Доминго пришел так тихо, что Фаусто заметил его присутствие, только когда мать заплакала. Дела были плохи: полиция шла по следу Доминго и дяди Фелипе много часов подряд, пока они перебегали с квартиры на квартиру и из бара в бар, пытаясь дезориентировать преследователей, и наконец догнала. Доминго удалось вырваться, а дядю Фелипе арестовали, обвинили в заговоре против Альфонсо XIII и посадили в военную тюрьму.
– Поедем к нему, – сказала Хулия.
– О чем ты говоришь? Ты же больна, – воспротивился Доминго.
– Сегодня здорова. Поехали сейчас же. Все вместе.
Так что Фаусто впервые побывал в тюрьме в возрасте шести лет. Ольга и Мауро увидели просто темную и безобразную дыру, а Фаусто ощутил всю мрачность и опасность этого места, где дядю Фелипе мучали за то, что он беззаветно боролся против несправедливости. На самом деле, там не было зловещих, вызывающих клаустрофобию коридоров, а дядю Фелипе никто не пытал и не обижал. Тюрьмы для военных, в особенности знатных, увешанных наградами, отличались скорее удобством. Но Фаусто это не интересовало: дни в заключении сделали дядю Фелипе его личным героем. Они навещали его каждую неделю, и всякий раз Фаусто обнимал дядю так, будто тот вернулся с войны. Хулия умоляла брата: «Пожалуйста, скажи ему, что все будет хорошо. Он глаз не смыкает. Скажи, что тебя не пытают, обращаются хорошо и ты скоро выйдешь». Дядя Фелипе не стал этим ограничиваться: «Я скоро выйду, Фаусто. И когда я выйду, Испания будет республикой».
Фаусто вспомнил этот разговор потом, когда люди высыпали на улицы праздновать. Дядя Фелипе посадил его на плечи и пошел по Мадриду. Одной рукой он держал Фаусто за ногу, а в другой нес трехцветный флаг, распевая во все горло гимн Риего[3], пока донья Хулия плакала у себя в спальне и твердила, что наступил конец света. На долгие месяцы обеды дома превратились в сущий кошмар: Хулия питала непоколебимую уверенность, что их семейство обречено на преисподнюю, и так часто, как только могла, приглашала священника, который эту гипотезу подтверждал. Доминго и дядя Фелипе образовали почти мафиозный союз: дядя Фелипе выхлопотал шурину должность с неполным рабочим днем в правительстве, но по вечерам Доминго вел иную жизнь – он превращался в тайного агента Управления безопасности. Фаусто, Ольге и Мауро дали четкие инструкции: не заикаться об этой работе отца, потому что у стен есть уши.
В тот день, когда отец сообщил ему новость, Фаусто оставался дома один. Все утро он бродил по комнатам и в какой-то момент оказался перед шкафом, где Доминго хранил свои вещи. Шкаф оказался не заперт – настоящее чудо. Фаусто, конечно же, не упустил такую возможность: нашел удостоверение детектива, нашел незаряженный пистолет, вынул из кобуры и поглаживал ствол, воображая невероятно опасные и жестокие эпизоды, как вдруг в дверях возник отец. На лице его разом отражалось столько чувств, что его было почти не видно, словно Доминго стоял в зарослях. Голосом, какого Фаусто никогда у него слышал, он скорее взмолился, чем велел: «Иди попрощайся». Он отвел сына в соседнюю комнату. Фаусто увидел тело на кровати и лицо, накрытое белой тканью, так что видны были только закрытые глаза. Он поцеловал эту ткань, и много позже ему пришло в голову, что не коснуться губами холодного лица матери было ошибкой. Он упустил возможность и всю жизнь потом раскаивался.
3
Песня, посвященная казненному в 1823 году генералу-республиканцу Рафаэлю Риего-и-Нуньесу и ставшая национальным гимном Первой и Второй Испанских республик. –