Итак, что мы узнаем из этого интервью? Огюст Мишель, «старорежимный спец», попадает в круговерть Гражданской войны и застревает в России, но справляется с ситуацией и помогает восстанавливать парфюмерную промышленность страны. Реабилитация парфюмерной культуры, которую в послереволюционные годы безжалостно клеймили и отвергали как буржуазную, дает ему известные преимущества. В эпоху индустриализации из деревень в города устремляется множество народу, слой выдвиженцев образует нечто вроде среднего класса, который может и должен позволять себе косметику, парфюмерию и одежду, производимую теперь на основе планового хозяйства и для широкого потребления.
Сотрудницы посольств и зарубежные гости с удивлением отмечали, как сильно изменилась в тридцатых годах московская мода. Витрины и ателье напоминали витрины и ателье Парижа или Нью-Йорка. Те же модели можно было видеть на Западе, однако здесь они радовали глаз только в витринах, но не в быту. Эльза Скиапарелли, чьи модели пользовались широким спросом в Италии и Франции, была изумлена при виде невообразимого количества шифона и платьев с меховой отделкой, но ее совет шить простую и практичную одежду натолкнулся на глухую стену непонимания. Многочисленные показы мод, плакаты и объявления свидетельствовали о том, что в сфере моды происходят глубинные изменения. Особенно заметно они проявились в деятельности основанного в 1935 году Дома моделей в Москве на Сретенке. Это учреждение билось над решением парадоксальной задачи: внедрить высококачественный продукт в массовое производство. Но именно в сфере моды амбициозный продукт требует кропотливой ручной работы, а массовое производство основано на упрощении, стандартизаций и сокращении числа операций. Вкус формируется стихийно, мода созревает в подсознании под влиянием настроений и эмоций, а внедрять ее нужно на несколько лет. Мода не поддается планированию, а пятилетний план — ведь это было время пятилеток — не учитывает неопределенности и колебания изменчивого духа времени. В этом заключалось непреодолимое противоречие. И мода как спонтанное и непредсказуемое «предощущение грядущего» (Вальтер Беньямин) лишается своей роли, становится реализацией долгосрочного проекта, основанного на науке, а не на «анархии рынка». Что противоречит самой сущности моды. «Созданная при сталинизме мощная бюрократия, с ее жесткой, иерархически структурированной и чрезмерно централизованной системой управления промышленностью, до самого конца социализма определяла, как должна работать мода. Руководствуясь иерархическим принципом, государственные текстильные фабрики отвечали не запросам своих клиентов, а потребностям своих начальников, от чьих ассигнований и планов они зависели» 103. Советские граждане всю жизнь стояли в очередях в магазинах тканей и одежды, всю жизнь находились в конфронтации с иррациональной, неповоротливой системой, отменившей игру спроса и предложения. А система, мягко говоря, умудрялась планомерно предлагать летние вещи зимой, а зимние — летом.
С середины тридцатых годов изменился и образ советской женщины. Она снова могла выступать хранительницей домашнего очага, женой и матерью и с чистой совестью наслаждаться подобающей ей роскошью, включая все украшения, аксессуары и платья, пропагандируемые в советских модных журналах «Искусство моды», «Ателье» и прочих. Спросом пользовались не простота и скромность, но «величие, классицизм, уникальность и изысканность» 104.
Парфюмерное производство также переводится на плановые рельсы. Следуя пафосу пятилетки, ему предстояло стать, как сказал бы Огюст Мишель, Днепрогэсом, то есть самым крупным парфюмерным производством Европы[18]. Мишель основал советскую школу парфюма: Павел Иванов и Алексей Погудкин продолжили его дело. В свое время Вальтер Беньямин задавался вопросом, не слишком ли дорого обойдется перевод моды на плановые рельсы, если он увеличит вал и ширпотреб, но повлечет за собой смерть моды как самого чувствительного выражения общественных настроений, как предощущения Грядущего 105.