Оба они, Эрнест Бо и Огюст Мишель, работали до революции в Москве на французской парфюмерной фабрике «Брокар и Ко», которая к 300-летию дома Романовых выпустила духи «Любимый букет императрицы Екатерины II». «Chanel № 5» и «Красная Москва» принадлежат различным мирам, но явно имеют общее происхождение. Оба аромата по-своему знаменуют прощание с Серебряным веком и революцию в мире благоуханий, хотя оба обязаны своим рождением юбилею обреченной на гибель династии. Мы знаем многое о карьере «Chanel № 5», но о значении «Красной Москвы» — очень мало. «Красная Москва» появилась на барахолках и в антикварных магазинах только во время перестройки, перед самым распадом Советского Союза. И сразу же привлекла внимание коллекционеров и любителей старинного ширпотреба 23. Но ее история известна, пожалуй, только знатокам и посвященным.
Андре Мальро как-то заметил, что образ Франции XX века символизируют три фигуры: Пикассо, Шанель и Де Голль. Джордж Бернард Шоу считал самыми знаменитыми женщинами XX века Мари Кюри и Коко Шанель 24. Флакон «Chanel № 5» занимает почетное место в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Признание Мэрилин Монро: «На сон грядущий, чтоб сладко спать, — всего пару капель „Шанель номер пять“» стало рекламным слоганом и вошло в поговорку. История этой марки неплохо изучена.
О Полине Жемчужиной-Молотовой мы не знаем почти ничего. Куда меньше, чем о ее муже Вячеславе Молотове, вызывающим у нас ассоциации с Пактом 1939 года или с «коктейлем Молотова», хотя на авторские права этого продукта он никак не может претендовать. Судьбы Шанель и Жемчужиной сложились по-разному, но между ними есть нечто общее. И они могут поведать нам кое-что о связях Европы, разъединенной так глубоко, как редко бывало прежде. Мир еще долго оставался разделенным и после «эпохи крайностей» (Эрик Хобсбаун). История этих двух женщин — драма с двумя параллельными сюжетными линиями. Персонажи драмы вряд ли знали или замечали друг друга, но спектакль стоит досмотреть до конца, даже если исторический момент кажется неподходящим: устаревший миропорядок трещит по всем швам, и вроде бы не время заниматься благовониями, ароматами и прочей роскошью. Но теперь, когда разделение мира на два полушария ушло в прошлое, появилась возможность поведать эту историю. И мы получим если не ключ, то хотя бы более точное представление о том, что произошло в XX веке. Возможно, большой мир, отражаемый в капле воды, отразится и в капле духов, источающей аромат столетия, для которого они были созданы.
Чтобы обосновать или оправдать интерес историков к миру запахов и ароматов, не нужен никакой «обонятельный подход». Такие продвинутые исследователи, как Алан Корбен («Дыхание чумы и благоухание цветов»), также трактовали мир как мир запахов, а историю запахов как неотъемлемую часть описания различных сред обитания. Благодаря их трудам обоняние заняло законное место в изучении истории. Роман Патрика Зюскинда «Парфюмер», этот блестяще закрученный триллер, также способствовал осознанию значимости обоняния, привлек внимание к истории пахучих веществ, к изготовлению ароматов, к их воздействию на человека 25. Прежде этот аспект изучения истории практически отсутствовал. Однако теперь стало ясно, что аудиовизуальный подход недостаточен, что важны не только зрение и слух, хотя обычно мы в первую очередь доверяем глазам и ушам, что и другие наши органы чувств — обоняние, осязание, вкус — также играют существенную роль в восприятии истории мира 26. Тем не менее обоняние еще не нашло достойного места в исторических описаниях. В иерархии ощущений оно занимает самую нижнюю ступень, символизируя нечто неосознанное, неосознаваемое, нерациональное, иррациональное, неконтролируемое, архаическое, опасное. Просвещение подвергло обоняние опале. «Todayʼs history comes deodorized» (Roy Porter)[9], зрение считается «наиболее рациональным из чувств». «While smell may have become inessential in the world of science, in the fïelds of humanities and social sciences it has only begun to show its potential to open vast new territories of exploration. At he very last, it has demonstrated its ability to inspire»[10]. Короче говоря, историки все еще слишком мало «вынюхивают» 27.
Западная мысль оттесняет обоняние на задний план, но она же поднимает мятеж против привилегированности «рациональных» органов чувств.
Гегель, признавая бессилие рационального знания перед интуицией, сравнивает ее власть с распространением запаха в неспособной к сопротивлению атмосфере, с всепроникающей заразой, которая сначала маскируется, скрывая свою враждебность окружающей среде, а потом становится непреодолимой 28.
10
«В то время как запах, возможно, стал несущественным в мире точных наук, в области гуманитарных и социальных наук он только начал демонстрировать свой потенциал, открывая огромные новые территории исследования. Наконец-то он показал свою способность вдохновлять» (