— Уж не живопись ли? — лениво предположил сыщик.
— Что ты, нарушить запрет на изображение… — Давид столь выразительно замахал руками, что Натаниэлю на миг по-настоящему стало стыдно. Потом он просто разозлился, но промолчал.
— Вряд ли это возможно, — не замечая его раздражения, продолжил Гофман. — Даже для еретика, подобного Давиду Сеньору. Видимо, речь идет о каком-то виде магии, не знаю. Или об алхимии. Некоторые из каббалистов занимались ею, например, Леви Бен-Бецалель из Праги… Впрочем, это неважно, не исключено, что о Бен-Бецалеле это всего лишь легенды, как и легенда о Големе, которого он, якобы, создал в Праге… Важно другое. Не то чтобы раввины осуждали эти занятия, но, во всяком случае, подобное считалось недостойным истинного мудреца. Видишь ли, практическая каббала — это что-то вроде белой магии. А учителя высокой каббалы считали, что грань между белой магией и желанием обратиться к темным силам слишком тонка и лучше благочестивым людям держаться от нее подальше… Какая-то темная история, имевшая место там, заставила их вновь выступить против Давида Сеньора. На этот раз они добились того, что в синагоге Бейт-Давид, в присутствии уважаемых горожан и всех раввинов, Давид Сеньор был отлучен от общины и обречен на изгнание. Далее судьба Давида Сеньора кроется во мраке неизвестности. Одни ученые считают, что он отправился на юг, в Египет, там принял мусульманство (подобно своему кумиру Шабтаю Цви) и благополучно скончался. И что в Египте до сих пор живут некоторые потомки его и его немногочисленных последователей. По мнению других, Давид Сеньор уехал в прямо противоположном направлении — на север, в Восточную Польшу, где среди местных евреев оставалось множество тайных шабтианцев. В таком случае он, скорее всего, погиб во время Уманьской резни, устроенной гайдамаками. — Гофман замолчал.
— Все? — спросил Натаниэль. Спросил несколько разочарованно. Его, против желания, начинал увлекать рассказ профессора. Все это походило на волшебную сказку и совсем не напоминало то, с чем Натаниэлю приходилось сталкиваться ежедневно: мошенничество, слежки мужей за женами и наоборот, подлоги и тому подобное.
Гофман докурил наконец сигарету, вернулся к своему креслу и сел напротив сыщика.
— Теперь самое главное, — сказал он, почему-то понизив голос. — После провозглашения херема[2], перед тем как уйти в изгнание, Давид Сеньор передает раввинам послание и написанную им книгу. С этой книгой связана самая загадочная и темная страница в истории несостоявшегося мессии Давида Сеньора. — Давид Гофман сделал паузу, чтобы оценить реакцию товарища. Лицо Розовски, при всей его заинтересованности, было абсолютно непроницаемым. В послании говорилось, что он прощает своих гонителей, считая недостойным потомка царя Давида (это утверждение, кстати, было сделано им в первый и единственный раз) унизиться до вражды с ограниченными и невежественными людьми. Мало того, в своем прощении он готов поделиться с ними самыми сокровенными знаниями, обретенными им за последние годы. И для этого он передает раввинам Бен-Ари, Бар-Коэну и Царфати книгу, раскрывающую суть его собственной природы. Книгу «Сефер ха-Цваим». Это, разумеется, не подлинное название, так назвали книгу впоследствии. Она очень своеобразно оформлена — отдельные буквы окрашены разными красками. Таким образом автор, видимо, стремился привлечь внимание читателя к самым важным своим мыслям… Естественно, раввины пожелали прочесть эту книгу. Первым ее прочел Ицхак Лев Царфати. Книга вызвала его недоумение, он заявил, что никогда в жизни не читал подобной бессмыслицы. Но, выполняя просьбу пославшего, он передал книгу двум другим раввинам — Бен-Ари и Бар-Коэну. Сначала скончался Бен Ари, потом — Бар-Коэн.
— При каких обстоятельствах?
— И тот, и другой, по очереди, были найдены мертвыми, а перед ними лежала книга «Сефер ха-Цваим». Раскрытая, заметь, на последней странице. Тогда-то и поползли слухи о том, что, якобы, на книгу свою Давид Сеньор перед уходом наложил проклятие, так что тот, кто прочтет эту книгу целиком, немедленно умрет.
— Бред, — фыркнул Розовски. Он был явно разочарован рассказом.
— Тем не менее именно эту книгу читал позавчера ночью мой лаборант, — упрямо сказал Давид Гофман. — И он мертв. А книга лежала перед ним на столе, раскрытая, как о том и рассказывает эта легенда, на последней странице.
На этот раз пауза, последовавшая за словами профессора Гофмана, оказалась достаточно долгой — видимо, Давид сказал все, что счел нужным, а сам Натаниэль не знал, что ему отвечать. Наконец, потянувшись с деланной ленцой, Розовски зевнул и нехотя проговорил: