— На себя, — буркнул Розовски. — Я не люблю технику и люблю выпить. Такое сочетание не способствует приобретению автомобиля, ты не находишь?
— Пожалуй, — Давид засмеялся. — Все-таки, странно: детектив — и без машины.
— Ну, во-первых, меньше смотри американские триллеры, — посоветовал Розовски. — У тебя складывается превратное представление о детективах. Сыщик должен работать мозгами. А если носиться с такой скоростью по улицам и высаживать в среднем от десяти до пятидесяти обойм из револьвера, мозгам просто нечего делать.
— А во-вторых?
— Что — во-вторых?
— Ты сказал: «Во-первых». Значит, есть и во-вторых?
— Во-вторых, он прекрасно обходится моей машиной, — вмешался Алекс. — И не очень-то церемонится с владельцем.
— Ну… — начал было Розовски, но закончить фразу не успел — в дверь опять позвонили. — Входи, не заперто!
Дверь отворилась, и на пороге возник взъерошенный Габи. Поздоровавшись чуть смущенно с детективом и Маркиным, он перевел вопросительный взгляд на профессора. Тот кивнул, и Габи осторожно, словно в ожидании подвоха, вошел в комнату.
— Ну вот, теперь я готов рассказывать, — сказал Розовски. — Садитесь и слушайте.
Гофман и Гольдберг сели в указанные кресла.
— Кстати, ты привез сигареты? — спросил Натаниэль. Он вновь выглядел несколько рассеянным, видимо, собирался с мыслями. Гольдберг молча протянул ему пачку «Данхилла».
— Итак? — спросил Давид Гофман.
Натаниэль окинул собравшихся взглядом лектора. Он действительно походил сейчас на профессора, читающего лекцию отличникам.
— Господа, для начала небольшое вступление. Задачу, о которой пойдет речь, можно решить за полчаса, можно — за полгода, за двадцать лет или не решить вовсе, — заявил он. — Поскольку она имеет, в сущности, лишь теоретическое значение.
— Если не считать смерти Михаэля, — хмуро вставил Гофман.
— Да, верно, — Розовски растерянно потер переносицу. — Кажется, я иной раз становлюсь бестактным. Извини, Дуду, я не подумал.
Гофман молча махнул рукой.
— Итак, — Розовски возбужденно потер руки. — Начнем по порядку. Как ты знаешь, я отнесся к твоим подозрениям достаточно скептически. И черта с два ты убедил бы меня. Но кое-что в этой истории говорило о ее подлинности. Например, тот факт, что из трех раввинов умерли два, а третий — вернее, первый, Ицхак Лев Царфати — не умер. Почему? Высосанная из пальца и облеченная в форму легенды история присоединила бы его к остальным. Значит, здесь в основе лежало подлинное событие. Второй факт — смерть немецкого теософа. Тут тоже чувствовался дух подлинности… или тень подлинности. Детали, названия. Точная дата смерти. Да и времена были другие, не так легко было, я думаю, убедить тогдашнюю баварскую полицию в мистическом характере смерти богатого аристократа. И наконец, — Розовски нахмурился, — смерть молодого парня в твоем кабинете. Мгновенная остановка сердца, безо всяких признаков надвигающегося приступа. Что тоже наводило на размышления. При этом выясняется, что сама книга — подделка! Вернее — копия. — Розовски замолчал, прошелся по комнате, остановился у тумбочки с телефоном и сказал, указывая пальцем на старенький аппарат: — Вот. Я получил сообщение, натолкнувшее меня на верные рассуждения.
— Откуда? — настороженно спросил Гофман.
— Из Цфата. Да нет, ты не понял, — Натаниэль засмеялся. — Я же тебе говорил, что мама сейчас отдыхает у родственников в Цфате. Звонит каждый день и делится новостями. Слава Богу, что не успела позвонить, пока я тут валялся вечером… Ну так вот, она позвонила весьма взволнованная и сказала, что у сына соседки только что случился эпилептический припадок, хотя никто не подозревал у него эту болезнь. Он крутил юлу — большую, ярко раскрашенную. Раскрутил ее посильнее и уставился на вращающиеся круги. И вдруг — его начали бить судороги… Честно говоря, я не очень вслушиваюсь в мамины истории, да и на этот раз слушал вполуха. Только и подумал, что по этому принципу устроен тест для выявления скрытой эпилепсии… Нет, это тоже рассказала мама… Ну, неважно. Человек смотрит на вращающиеся разноцветные диски. Сочетание красок и скорость вращения вызывают неожиданную реакцию. И уже после того, как положил трубку, вспомнил о том, что в книге Давида Сеньора — «Сефер ха-Цваим» — слова окрашены в разные цвета. Отсюда и начались мои рассуждения. Так что — приношу свои извинения. Ты был прав, это преступление, причем уникальное преступление, — сказал сыщик. — И, конечно, во всем этом нет никакой мистики… Помнишь, в жизнеописании Давида Сеньора нас с тобой удивили слова о том, что он «смешивал краски»? Мы с тобой решили, что Сеньор был художником, и очень тому удивились, не так ли? Но он не рисовал никаких изображений. Он исследовал цветовые сочетания, связь цветов с окружающим миром, цвета сфирот[4] и прочего.