— Больше ей, конечно, ничего не могло прийти в голову? — Маркин хмыкнул и недоверчиво покрутил головой.
— А что еще могло ей прийти в голову при виде родных перепуганных русских лиц? — Розовски удивленно поднял брови. — Ну-ка, быстро: какие ассоциации возникают в твоем мозгу при словах «новые репатрианты»?
— Министерство абсорбции, корзина абсорбции, машканта[7], никайон[8], пособие, — отбарабанил Алекс. — Ну… — он на мгновение задумался.
— Мафия, проститутки, купленные дипломы, — подхватил Натаниэль. — Еще?
— Все.
— Ладно, — сказал Розовски. — Достаточно. Понял теперь?
— Нет, — упрямо заявил Маркин. — Ты что, не видишь, это же все нужно рассматривать в связи! — Чувствовалось, что он расстроился из-за почти мгновенной гибели столь стройной цепочки доказательств.
— Вижу. — Розовски с сомнением покачал головой. — Вижу, мой юный друг, но не люблю, когда накапливается обилие мелких косвенных улик. И ни одной прямой. Ни одной действительно серьезной. Плюс отсутствие мотива. Что такое косвенные улики — это я тебе, как будто, только что показал… Что-то мне во всем этом не нравится, — признался он.
Алекс пожал плечами.
— Это потому, — сказал он упрямо, — что тебе в этом нравится кто-то. Не следует привносить личные отношения в столь щекотливые дела. Цитата. Натаниэль Розовски, краткие афоризмы, том двенадцатый.
— Зря иронизируешь, упрямец… Послушай, нам дадут в этом доме кофе или нет? Офра! — рявкнул он. — Где обещанный кофе?
— Несу! — Офра медленно вплыла в кабинет с подносом. — Между прочим, — сообщила она, — я где-то читала, что один великий писатель умер от чрезмерного увлечения кофе. Но он хоть романы сочинял по ночам, ему нужно было, а ты-то чего? Не помню, как его звали…
— Его звали Оноре де Бальзак, — сказал Маркин. — Он любил одну польскую графиню и по ночам писал письма, полные любви и нежности.
— Вот! — заявила Офра. — Вот это мужчина. Ему бы я варила кофе сутками.
— Но в этом случае кофе ему просто не понадобился бы, — заметил Алекс. — Чего писать письма, если адресат — рядом, с кофеваркой в руке.
Офра задумалась.
— Как ее звали? — спросила она, наконец.
— Кого?
— Графиню.
— Спроси у Натана. Он у нас бывший гуманитарий. Учился на филолога.
— Ну да, — мрачно сказал Розовски. — Я уже тогда путал дактиль с птеродактилем. А амфибрахий с бронхитом.
— Мой рабочий день закончен, — объявила Офра. — До свидания, господа.
— Не торопись, — сказал Маркин. — Если немного подождешь, мы тебя подвезем.
На лице Офры появилась торжествующая улыбка — видимо, она долго ждала такого момента.
— Не беспокойтесь, — сообщила она злорадным тоном. — Сегодня меня будет кому подвезти, — и, произнеся эту сакраментальную фразу, удалилась.
Маркин и Розовски уставились друг на друга.
— А ты говоришь… — неизвестно к чему протянул Алекс. — Лучшие годы проходят, а тут сиди и соображай: кто прикончил Розенфельда? Кто прикончил Бройдера?
— Габи, — буркнул Розовски. — Габи их прикончил.
— Ну, это я в переносном смысле.
Розовски вместе с креслом отъехал к стенке и с наслаждением уложил ноги прямо на письменный стол.
— Воспользуемся отсутствием Офры, — пояснил он. — Единственный тип транспорта, не вызывающий во мне протеста, — кресло на колесиках… Как ты думаешь, почему всю жизнь мне приходится следить за тем, что могут подумать обо мне женщины? То мама, то жена, то теперь вот Офра?
— Наверное, по психотипу ты относишься к так называемым мальчикам-мужчинам, — серьезно пояснил Алекс. — Ив каждой женщине ищешь прежде всего мать.
Розовски с некоторым обалдением посмотрел на помощника.
— Ну, ты даешь!.. — сказал он восхищенно. — Я, между прочим, тоже об этом думал. Особенно глядя на Офру.
— Надо вести здоровый образ жизни, — посоветовал Маркин. — Ходить в бассейн, ездить за границу. Очень помогает.
— Ты пробовал?
— Нет, но мне рассказывали… Послушай, может быть, вернемся к Яновски?
— Да, пожалуй, — нехотя согласился Натаниэль, со вздохом возвращая свои ноги в нормальное положение. — Что еще сообщил инспектор Алон?
— Инспектор Алон сказал, что мы могли бы и не темнить с машиной, поскольку этот «Ситроен» фигурирует в показаниях Габи Гольдберга, — сообщил Маркин. — И что вообще нам следовало бы передать в его распоряжение всю имеющуюся у нас по этому делу информацию. А уж он бы сам разобрался.
— Н-да… — Розовски побарабанил пальцами по столу. — Может, и разобрался бы… Знаешь, почему я стал сыщиком, Алекс? Можешь мне не верить, но в юности я был убежден в полном отсутствии преступников среди евреев. Во всяком случае, в Минске, где я родился и вырос, не слышно было о евреях-убийцах, евреях-насильниках и тому подобных. Конечно, существовали евреи-аферисты, евреи-мошенники. Или, скажем, цеховики. Или диссиденты… Впрочем, о диссидентах я впервые услышал гораздо позже… Ну вот, а оказавшись в Израиле, я вдруг обнаружил: есть! И убийцы, и насильники, и воры… Так что, мне кажется, в полицию я пошел, потому что почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах. Понимаешь? Я начал азартно ловить тех, кто разрушил мою наивную детскую легенду.