Но считать (даже, скорее, ощущать) себя хорошим, а остальных — плохими, есть не что иное, как классическое бабство. Типа, «одна я хорошая»… Да, да, чёрт вас возьми — возможно, что насчёт спасения я могу оказаться и неправ. Тем не менее, в соединении с благодатью (то есть с пониманием благодати, её специфической у нас интерпретацией) это воистину гремучая смесь.
Понятие благодати было совершенно неправомерно соединено с понятием «спасения». Именно этот «диполь» и стал наиболее разобщающим в христианстве. С ним единство христианского мира стало принципиально невозможным. Ибо теперь всегда может возникнуть подленькая мыслишка: а есть ли благодать у таких-то и таких-то? Да и спасутся ли они? А с кем быть, чтобы гарантированно спастись? Отсюда начинается перетряхивание чужого грязного белья: да вот эти с безбожной властью сотрудничали — у них благодати стопудово нет. А другие — вообще раскольники, у них такой дух — как пить дать не спасутся. А третьи… О том, что при этом было потеряно самое главное — любовь и единство — говорить не приходится.
«Бог совсем, совсем не то, что о Нём думают». Перефразируя это высказывание Николая Бердяева, можно заявить, что и благодать — совсем не то, что думают о ней. Благодать полностью автономна и посылается… кому надо, тому она и посылается. Не нам об этом судить. Ибо, в-пятых, начиная рассуждать об этом, мы впадаем не только в осуждение, но и в самовозвеличивание: вот, мол, у нас-то всё в ажуре, а они, заблудшие, гибнут… Типа, мы тысячелетиями стойко храним эту «правильную веру» — так пусть они сами к нам примкнут. И докажите мне, таковое отношение — не самовозвеличивание, но объективный анализ.
Единство христианского человечества «рассматривалось» Христом как необходимейшая предпосылка для продолжения дела Творца. Скажу точнее: как необходимое условие для понимания того, в чём же состоит это мужское дело. Оно было залогом дальнейшего развития человечества как своего рода «соборного Адама», который должен был, будучи единым, понять Творца, и продолжить Его дело.
Но о необходимости сохранения единства тут же все позабыли. Ещё ученики Христа предавались жарким выяснениям, кто из них «круче»: «И когда (Иисус) был в доме, спросил их: о чём дорогою вы рассуждали между собою? Они же молчали; потому, что дорогою рассуждали между собою, кто больше» (Мк. 9, 33). И ещё: «Пришла же им мысль: кто бы из них был больше?» (Лк. 9, 46). В один прекрасный день пара учеников втихомолку начала проситься сесть на самых почётных местах — справа и слева от Христа (Мк. 10, 41). Остальные ученики, услышав это, «начали негодовать», отчего Иисусу пришлось урезонивать их: «Кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом» (Мк. 10, 44). Натурально, сама фраза эта доказывает, что никакой «изначальной братской любви» между апостолами не было. А ведь это были ближайшие ученики Христа, 24 часа в сутки находившиеся рядом с Ним, трапезничающие за одним столом, спящие под одной крышей, и купавшиеся, так сказать, в волнах Его благодати — что нам, грешным, и не снилось. Так почему же благодатное присутствие Сына Божия не избавило Его учеников и последователей от мелочных амбиций, от всевозможных заблуждений, и даже — от полного недопонимания как отдельных слов, так и даже целых притч Христа? Почему благодать в самой непосредственной её форме не «преодолела чин их естества»? Стоит ли после этого преувеличивать воздействие храмовой благодати как своего рода «динамического фактора»? Что тогда можно сказать о прочей новоначальной христианской черни? Той убогой толпе, наполняющей храмы и предопределяющей менталитет всей Церкви (так как менталитет любого сообщества определяют по большей части женщины)…
Ещё примеры приводить? Могу-с… Например, учеников Христа угораздило начать выяснять это даже на самой последней с Ним трапезе, после слов Христа о том, что Его предадут, что Его вот-вот «повяжут»: «Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим» (Лк. 22, 24). Нашли, блин, время…
Итак, с самого начала христианство пошло по пути мелких амбиций и выяснений отношений. Об этом почему-то не любят распространятся придворные церковные историки, рисуя нам убедительнейшую по своей благостности картину всеобщей апостольской любви, благородного нестяжания, длительных ночных бдений… И всё время хочется этих историков спросить: господа, а зачем вы это делаете? Кому от вашей лжи хорошо? Кто от этого выигрывает? Чьим интересам служит такая история? Точно ли Церкви Христовой в целом? А может, только иерархии? Тут поневоле вспоминаешь «Легенду о Великом Инквизиторе». Кстати: а ведь не-придворных историков на свете и нет…
«Созижду Церковь мою…» Мессия употреблял выражение не «Церковь» (этого понятия тогда и в помине не было), но «кагал». Спрашивается: какого хрена используется неверный перевод? И можно привести аналогичных примеров искажения текста чуть не десяток. Например, в нашем Евангелии Иисус требует «не гневаться напрасно» (Мф. 5, 22). Между тем в древних рукописях идёт совсем другое — вместо «не гневайтесь напрасно» там было «не гневайтесь никогда». Но византийская поповская контра, понимая, что не гневаться вообще невозможно, подменила этот текст. Так-то относятся они к слову Божьему! Русские их коллеги, впрочем, ничуть не лучше. Одно «лукавство» змея чего стоит! А ежели к самому Евангелию такое отношение — то чего же можно ожидать от них в других вопросах веры? Ведь «неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16, 10). Ну как ожидать от них конструктивного и ответственного подхода к такой фундаментальной проблеме, как единство христианского мира?
Попытка любого другого объединения людей (вне реального следования учению Христа) — в империи, сообщества, блоки, союзы и прочие «золотые миллиарды» — неминуемо окажется новой Вавилонской башней.
Для нормального существования мир должен иметь как минимум биполярное строение. Само бытие предполагает своею формой не только кантовские пространство и время, но и деление на мужское и женское, причём в самом широком смысле. Речь идёт не столько о распределении ролей, сколько о разделении структурном. Нетрудно видеть, что столичный град по отношению ко всей стране — то же самое, что и мужчина по отношению к женщине. И взаимоотношения между ними до чрезвычайности похожи на супружеские — начиная от потребности друг в друге, и кончая до конфликтов, перетягивания власти и взаимных обвинений в безделии. Подобным же «гендерным» образом соотносятся между собою правительство и его народ, Запад и Восток, Бог и сотворённая им Вселенная… Читатель, искушенный во взаимоотношениях, прекрасно знает, что как «женская составляющая» этой универсальной бытийной структуры, так и мужская, имеют свои особенности. Каждый стремится занять главенствующее положение, а затем и полностью, предельно подчинить себе другого.
Так вот: каждая из существующих цивилизаций стремится расшириться до размеров всего человечества, захватить собою всё — Запад хотел бы, чтобы все превратились в демократии, Восток — чтобы жили ещё как-то по-другому. И в этом смысле любая иная цивилизация оказывается по отношению к нашей развивающейся своего рода удерживающим фактором. И в великолепной фразе апостола Павла, что «тайна беззакония… не совершиться до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий» (2 Фес., 2, 7), этот самый «удерживающий» есть иное, не позволяющее любому явлению безгранично и бесконтрольно расширяться, согласно этому грёбанному «закону экспансии информации». Восток удерживает Запад, а Запад — Восток. Женщина удерживает мужчину, а мужчина — женщину. Ну и так далее. Всё это препятствует построению новой Вавилонской башни, и в истории о «смешении языков» имелся в виду именно этот аспект.
Это «иное» есть удерживающий, а вовсе не царь-батюшка, как учат нас православные патриоты. Дело в том, что тотальное объединение всех в одно ровное изоморфное целое приведёт не просто к потере, так сказать, «стереоскопического зрения», возможности взглянуть на себя со стороны. И не к болезненным уклонениям, но к подлинной катастрофе — к новой попытке построения Вавилонской башни. Причём, чем массивнее империя, тем более «вавилонскими» задачами она задаётся, и тем меньше у неё оказывается ограничивающих, то есть удерживающих факторов, и тем быстрее она рассыпается.