— Ага, шрам. Большой такой и широкий.
— А с какой стороны?
Не понимая, чем вызван столь пристальный интерес к какому-то шраму, когда стоял вопрос о его жизни, но уже нутром почувствовав, что самое страшное для него лично позади, Мазин наморщил лоб, припоминая, и в его глазах отразилась вся та боль от мучений и унижений, которые ему пришлось перенести прошедшей ночью.
— Кажется… на левой. Да, точно! На левой стороне.
На неподвижном лице Кудлача дрогнул какой-то мускул. Смотрящий спросил хрипло:
— Ну а шрам этот… он что, косой или прямой?
— Прямой! — уже более уверенно произнес Мазин. — Да, прямой, будто знак восклицательный, от скулы до губы падает. Будто утюгом горячим по роже врезали.
Уже не обращая внимания на последнее уточнение Мазина, Кудлач также хрипло уточнил:
— Значит, чурка, говоришь? Лет сорока — сорока пяти?
Припоминая, что он вроде бы ничего не говорил о возрасте своего мучителя, Мазин невольно насторожился:
— Ну-у, около этого.
— И разговор такой, гортанный?
— Вроде того.
— «Вроде того…» — Продолжая что-то бормотать, Кудлач соскочил со стула, стремительно, из угла в угол пересек комнату и словно застыл перед Мазиным.
— А ты, случаем, лапшу мне на уши не вешаешь? Я имею в виду шрам и все остальное.
— Да что же я, щукарь, что ли, сопливый? Что было, то и говорю.
— Ладно, не гундось, но ежели все это правда и если этот гаденыш со шрамом — тот самый человек, о котором я думаю… — Он замолчал, покусывая желтыми от курева зубами нижнюю губу, и по-бабьи всплеснул руками: — Да нет же, нет! Этого просто не может быть!
— Чего не может быть? — осторожно спросил Мазин, начиная понимать, что заваривается довольно крутая каша, однако воронцовский пахан словно не слышал вопроса и только повторял сумбурно, видимо, замкнувшись на чем-то своем:
— Нет! Нет, нет. Этого не может быть.
Слушая этот бубнеж, Мазин вдруг почувствовал, как его нутро заполняет паскудный холодок страха, и он снова решился напомнить о себе:
— Михал Сергеич…
В глубоко запавших глазах Кудлача мелькнула живая искорка, и он вновь застыл перед Мазиным.
— Этого просто не может быть, но если ты ничего не напутал… Тот шрам, о котором ты говоришь, это не утюг раскаленный, а мой кастет.
Ошарашенный услышанным, Мазин захлопал глазами, и его лицо исказил нервный тик.
— Выходит…
Он хотел было сказать, что кто-то пытается свести свои личные счеты с Кудлачом через него, через Мазина, и его, выходит, как щенка… Однако вовремя осекся, мудро решив, что в подобных разборках будет лучше, если он засунет свой язык в свою же задницу. Однако Кудлач не был бы воронцовским смотрящим, если бы не просчитал того, что хотел сказать Иван, и тут же посадил его на место:
— Не суетись! А что касается того ублюдка, которого величают Хозяином… Короче, хочешь жить, будешь делать то, что я тебе скажу. Врубаешься, надеюсь? — Пошарил глазами по лицу Мазина и, убедившись, что тот действительно «врубился», глухим от напряжения голосом произнес: — Он спрашивал у тебя, кто еще из заводских работает со мной?
— Ну!
— И что ты?
— Что ж я, мудила гороховый, что ли? Сказал: из прежних мужиков, что работали с тобой, на заводе уже никого не осталось, а из молодых щукарят… Какой же дурак будет сам на себя наговаривать, что он в цехах золотишко намывает?
— Хорошо, — поверил Мазину Кудлач. — Но в таком случае, если это тот самый чебурек, о котором я думаю, а это, кажется, действительно он, хотя поверить в это трудно, сделаем так. Ты сейчас же топаешь в больничку и вешаешь лепиле лапшу на уши. Мол, напала какая-то шелупонь у дома, измочалили до полусмерти, возможно сотрясение мозга, и ты уже не в состоянии отмантулить всю смену. Короче, добейся, чтобы положили в палату, главное для тебя сейчас — время протянуть.
На его губах обозначилось нечто, отдаленно похожее на волчий оскал, и он добавил, хищно раздувая ноздри:
— Ну а пока ты в больничке болтаться будешь… Короче, разберемся.
Выпроводив Мазина и оставшись в огромном доме один, Кудлач выругался тяжелым лагерным матом и спустился в погреб, где кроме запасов квашеной капусты и банок с соленьями висело несколько копченых окороков, а также хранились запасы вполне приличной водки да несколько коробок чешского пива, которым он «оттягивался» по утрам. Взяв с полки бутылку водки, поднялся наверх, достал из холодильника нарезку из буженины и тяжело опустился на стул. Главное сейчас — собраться и спокойно продумать создавшуюся ситуацию.