— Вы меня звали, падре?
Тон его был смиренным, но поза — гордой и вызывающей, и в ней целиком отражался его характер. Франческетто отличался высоким ростом и красотой. От матери, знатной неаполитанки Элеоноры, сын унаследовал густую шевелюру цвета воронова крыла. Внешне он резко отличался от отца, и, видимо, именно за это тот его так обожал. Когда мальчик вошел в сознательный возраст, его стали занимать только два вопроса: с одной стороны, как добыть побольше денег, с другой — как их поскорее спустить, играя в кости. В качестве противовеса обеим страстям родитель, еще не будучи Папой, нарек его владетелем Ферентилло, богатого города на границе с герцогством Сполето. Но этой ренты Франческетто не хватало, и он, слезами и лестью, пустив в ход всю свою хитрость, добился должности сборщика податей Римской церкви.
Эта должность позволила ему создать процветающую систему торговли так называемыми земными индульгенциями. Если его отец, понтифик, стремился пополнить сокровищницу Святого Петра, продавая знати и купцам кусочки рая, то он торговал прощением в этом мире. Любой вор и убийца, живым добравшийся до Рима, мог рассчитывать на безнаказанность и списание всех злодеяний. Естественно, покупка подобных индульгенций шла на вес золота. Цена варьировалась. Франческетто, распоряжавшийся папской печатью, меньше двухсот дукатов не запрашивал. А уж в случае убийства с особой жестокостью суммы могли взлететь и за тысячу. Три четверти дохода уходили в церковную кассу, а остаток — в карман Франческетто.
— Сколько у нас времени до ближайшей выплаты флорентинцам? — резко спросил Папа.
— Мы уже скостили наш долг почтенным генуэзцам, падре, даже не выплачивая.
— Каким образом? Нам что, нечем платить? — Иннокентий VIII перевел глаза на камерария.
Но прежде чем тот успел ответить, Франческетто, уютно устроившись на ступеньках папского трона, подал голос:
— Не поэтому, падре. Мы просто хотим, чтобы Медичи испугались за судьбу своего кредита. Благородный синьор никогда не платит вовремя, а уж тем более Папа. Если кредитору заплатили, он должен быть благодарен за такую честь.
Иннокентий VIII улыбнулся. Сын, в сущности негодяй по всем статьям, был ему почти так же дорог, как и папский престол, стоивший многих лет интриг, всяческих альянсов и предательств, а также не менее ста тысяч дукатов.
— Значит, решено, — сказал он. — Медичи подождут еще. Теперь можно пригласить посла. Если он явился за деньгами, мы ему пообещаем. Пообещаем…
Камерарий потер руки и спрятал их в просторные рукава. Он опустил голову, но только для того, чтобы спрятать улыбку.
— Ну, Сансони! Ты что, заснул? — почти со смехом произнес Папа. — Прикажи впустить посла от Медичи. Нет, погоди! Скажи-ка, кто явился на этот раз?
— Некий Джакопо Сальвьяти, ваше святейшество, — ответил камерарий.
— Oh, belèn! — Иннокентий при каждом удобном случае афишировал свое генуэзское происхождение. — Onu è u cusin de Francesco?[4]
— Какого Франческо, ваше святейшество?
— Ну ты и болван, Сансони. Франческо Сальвьяти, архиепископа Пизанского, черт побери, того самого, которого Медичи han criccâ.
— Criccâ? Я не понимаю вас, когда вы говорите на этом языке, ваше святейшество.
— Ну, того самого, которого Медичи повесили за участие в заговоре Пацци, — фыркнул Папа.
— Я не знаю.
— Вечно ты ничего не знаешь, maccaccu![5] Вот увидишь, это он и есть! Должно быть, Сальвьяти поняли, откуда ветер дует. Скажи, пусть войдет, и мы выразим ему свои соболезнования.
— Иду, ваше святейшество.
~~~
Флоренция
Пятница, 15 июля 1938 г.
— Джованни, ты читал сегодняшнюю «Джорнале д’Италия?» — спросил Джакомо Мола.
— Нет, у меня пока не было времени.
— Невероятно! Вот уж не думал, что до этого дойдет. Слушай: «Большинство современного итальянского населения — арийского происхождения, и итальянская цивилизация представляет собой цивилизацию арийскую». Вот еще: «Пришло время итальянцам объявить себя расистами. Вся работа, проведенная итальянским режимом, по существу, расистская». Пакость какая! Слово «расизм» здесь звучит с положительным оттенком. Но слушай, слушай, это еще не все: «Евреи — единственный народ, который не прижился в Италии, потому что он не включает в себя европейских расовых элементов. Он абсолютно отличен от тех элементов, которые дали начало итальянцам». Понимаешь, что происходит?