Старший надзиратель пожал руку месье Лебрэну, сказал ему несколько слов в коридоре и удалился.
Месье Лебрэн весьма удивился, увидев, что воспитанники притихли. Правильно подобранные слова старшего надзирателя возымели действие. При этом он не выиграл в сражении с классом. Согласно правилам коллежа, всех воспитанников следовало оставить после уроков, виновников наказать, а Ленио отправить на дисциплинарный совет. Ясное дело, наказания и плохие оценки будут отменены. Зачинщики, вероятно, жалеют, что все так скоро закончилось. Но большинство учеников явно рады вмешательству Ленио.
Воздух в классе еще накален, еще пахнет порохом после битвы, глаза покалывает. Жоанни, стоя у парты, кратко резюмирует все случившееся, повторяет примирительные слова старшего надзирателя, потом протягивает руку месье Лебрэну, а тот чуть ли не извиняется. Оценки сегодня вечером будут прекрасные! Пабло в свою очередь направляется к кафедре, несколько минут тихо беседует с месье Лебрэном, между ними больше нет разногласий.
По глазам одноклассников Жоанни Ленио понимает, что произвел фурор. Старший надзиратель вроде бы хотел преподнести его речь как своего рода навет, однако никто так не думал. Это был настоящий успех: американцы высоко оценили случившееся. Но самое главное, что у Жоанни не будет скверной оценки, из-за которой он мог исчезнуть с доски почета. Подобно игроку, что рискнул последним и сорвал куш, он все еще опьянен, он ликует, но продемонстрировать это пока не может.
После такого все кажется проще простого! Если бы она при этом присутствовала, он бы давно ей признался. Но еще раз: никто его не торопит. Обольщение требует особенного подхода, терпения и строгих подсчетов. «Обольщение и первый приз за учебу — какое завершение учебного года!»
Гонг призвал учеников в столовую; после скорого ужина — еще четверть часа занятий в классе, молитвы уже прочитаны, снова гонг — пора спать. В коридорах, на лестницах опять шумно, воспитанники направляются в дортуар. Жоанни ждал, когда пойдут ученики пятого класса. Младшие шли перед старшими, а те в ожидании стояли вдоль стен и поднимались последними. Шаркая башмаками, болтая, они быстро направлялись вперед тесными рядами, выныривая из тени и озираясь по сторонам, лучистые глаза их поблескивали. Звучали шутки, они обменивались улыбками, желая старшим спокойной ночи. Те редкие мгновения, когда все были добры и спокойны. Когда мимо проходил пятый, Ленио скользнул меж рядами и пошел за маленьким Маркесом, оказавшимся в самом начале. На лестнице все толпились, кто-то, обгоняя, сильно толкнул Маркеса, мальчик упал. Ленио подошел, помог подняться и подобрал свалившийся с головы берет. Маркес взял берет, пролепетал слова благодарности и продолжил идти.
— Y el pañuelo también[14], — сказал Ленио, протягивая поднятый со ступенек платок.
Маленький Маркес впервые взглянул на Ленио. Он был очень удивлен. Он попытался улыбнуться, хотя был опечален. Ленио больше не колебался, он взял его за руку, нагнулся и обнял мальчика. Маркес принялся отбиваться, желая высвободиться, гордость его взбунтовалась. Но с тех пор, как он поступил в коллеж, все были с ним настолько суровы и даже жестоки, что подобное проявление нежности — к тому же, от старшего, — сокрушило упорство и неистовую покорность страданию. Он поддался, уткнулся головой в грудь новому другу и из-за всех своих бед расплакался.
Обнявшись, они поднимались в толпе воспитанников. Ленио пытался найти подходящие слова, но ничего не приходило на ум. Им овладело торжественное ликование. Он наслаждался спокойствием и безупречностью, с которой играл роль утешителя. Он спрашивал себя, что случится, если он сейчас, прижимая ребенка к сердцу, вдруг расхохочется. Вероятно, это и значит «ловко скрыв свой грех, глядеть с невинностью бестрепетной на всех[15]». Да, хорошо сыграно. Слова бы все только испортили. Он чувствовал себя выше всего вокруг и пренебрежительно думал об отчаянии, которое еще недавно пытался утишить. Он мечтал: «Если бы нас сейчас видела его сестра…» Он представлял себе, какая она худенькая.
Возле дверей дортуара пятого класса Ленио вновь обнял Маркеса, пожал его маленькую пылающую руку и прошептал: «До завтра, Пакито!» Никто их не видел.
У него была привычка каждый вечер перед сном вспоминать сказанное и сделанное прошедшим днем, оценивая собственные слова и поступки. Он хладнокровно их разбирал, не ища оправданий. И что же, сегодня вечером он заметил, что на самом деле поводов для радости не так много. Его участие в творившейся в классе неразберихе не было чем-то геройским. Во всем чувствовалось притворство, хотя он и не мог сказать, в чем именно оно проявлялось. Несомненно, что Итурриа с их точными представлениями о чести ученика действовали бы иначе. Одним словом, он подверг товарищей опасности серьезного наказания, действуя лишь в собственных интересах, чтобы заслуженную им плохую отметку не засчитали. К счастью, все закончилось хорошо. Но он, конечно же, продемонстрировал старшему надзирателю гнусные черты своего характера. Краткая речь старшего надзирателя при ближайшем рассмотрении была более проницательной, нежели казалось вначале. Разумеется, старший надзиратель сразу заметил низменную заносчивость, скрывавшуюся в сердце «примерного воспитанника». «Черт возьми! Теперь он все обо мне знает!»