XII
На следующий день он спросил:
— Вы и правда столь набожны?
Она помолчала, потом ответила:
— Если не возражаете, не будем об этом.
Но позже сама об этом заговорила. У дорог в парке были названия: аллея «Перуджа», аллея Сибура[19], аллея Биксио[20]; они виднелись на металлических табличках, прибитых к деревьям.
— Это имена прежних воспитанников Сент-Огюстена?
— Да, — и он рассказал то, что знал. Архиепископ Сибур вызывал у нее восхищение.
— Он умер за правду, — пылко сказала она.
— Нет, это была обычная месть. Верже, который его убил, был отстранен от должности и наполовину безумен.
— Вы говорите с таким спокойствием. Вы что же, не веруете?
Конечно, он веровал, но не так, как она. И она решила, что должна пробудить усердие в столь безразличном христианине. Впав в экзальтацию, она принялась говорить. Со временем она научилась думать лишь о Спасителе, даже рассуждая о вещах пустых, ничего не значащих. Она и во сне ощущала Его присутствие.
— Все мысли мои о Нем; мне кажется, я живу в Его грозной длани, и должна стать такой маленькой и невинной благодаря причастию, дабы он меня не отринул, отвернувшись от греховного смрада!
Она с радостью принимала болезни и тяготы, которые, как она верила, ее очищали. Ее любовь и уважение к бедным были столь велики, что ей хотелось пасть на колени пред ними прямо на улице. Она бы хотела хоть чем-то на них походить. Элегантные платья, светская суета были ей в тягость; она обращала их в средства для умерщвления плоти, ибо носила такую одежду, лишь подчиняясь тете, имевшей над нею власть, подобную материнской. Иногда ей казалось, она так схожа с нищими, что идет будто в лохмотьях. Но разве подобная мысль не говорит о гордыне? Однажды, когда они отправились куда-то пешком, в магазине сказали: «Вероятно, это для вас слишком дорого». Матушка Долорэ устроила сцену и ушла в бешенстве. А она — как же она была счастлива!
— Представьте, нас приняли за бедных!
Он спросил, часто ли она подает милостыню.
— Вы ведь знаете, такие вещи не обсуждают; когда подаешь нищим, встречаешься с их Отцом и Царем небесным.
Жоанни с удивлением глядел на эту ревностную христианку, он был смущен: в ее религиозной болтовне — в словах, сказанных вот так, на открытом воздухе, в условиях, совершенно к тому не располагающих, — будто скрывалось нечто неподобающее. Религия, о которой нам говорили в Сент-Огюстене, казалось, не предполагала подобных пылких порывов. У нас не распространялись о мистицизме и богословии. Наш капеллан, прежде служивший при армии, скорее походил на дворянина в летах, на старого воина, нежели на священника. В воскресных службах тоже было что-то военное: мы присутствовали на них в полной парадной форме, а слуги, сидевшие вместе с нами, надевали лучшие ливреи. Религия для большинства из нас была связана с благопристойностью и порядком. Служила непреложным руководством в затруднительных обстоятельствах, когда мы полностью полагались на Провидение, вверяя себя лучезарной надежде. И, чем меньше мы говорили, тем больше ее почитали.
— Вы меня поражаете, — пробормотал Жоанни.
— Быть может, вы думаете, меня влечет к Богу из-за награды? Видя Его на кресте, испытываешь любовь. Любишь ради Него Самого. Надеешься на воскресение и спасение в мире ином. Любить значит уповать, ждать Его в любую минуту!
Жоанни слушал ее, и ему казалось, он видит изнанку жизни. Светские радости, богатство, сама слава оказывались презренными и невыносимыми. Она натолкнула его на такие мысли, что он даже не стал досадовать из-за ее невысокого мнения о вещах, которые столь ценил. Вдобавок ко всему, он услышал панегирик святой Розе Лимской, на которую ей хотелось во всем походить; и еще она сказала, ей хотелось испытать все крестные муки. Однажды они с сестрой и тетей отправились в кафе на бульваре, ей очень хотелось пить. Они заказали прохладительные напитки. Взяв бокал, она вдруг подумала, какую жажду испытывал Он в конце, мысль была столь ужасной, что собственная жажда показалась ей наслаждением, и, даже не пригубив, она протянула бокал Пилар.
Она рассказывала это глухим, прерывистым голосом. Жоанни слушал ее, не перебивая. Она раскрывала ему тайну собственной жизни. Разве сможет она забыть о нем после таких откровений? Матушка Долорэ не была посвящена в такие переживания. Складывалось впечатление, она воспринимала ее как властную, своенравную мать, которую дал ей Господь, дабы испытать, насколько она терпелива. И, конечно же, Пилар не стала ее наперсницей. Что же получается? Получается, он теперь ее друг?
19
Мари Доминик Огюст Сибур (1792–1857) — французский священнослужитель, архиепископ Парижа, командор ордена Почетного легиона, был убит отстраненным от богослужений священником Жаном-Луи Верже.
20
Жюль Морис Биксио (1836–1906) — французский инженер, публицист, глава ряда компаний, муниципальный советник.