Он вновь начал жить.
Несколько драк, в которых он одержал верх, ненадолго избавили его от задир. Он осмелился свести знакомство с маленьким Маркесом, который тоже был в пятом. Ему нравилось, что все видят их вместе. Разве не был он в эти минуты к ней ближе? Разве не связывались их имена, когда все видели, что он идет бок о бок с малышом Маркесом? Воспитанники писали на стенах фамилии тех, что неразлучно ходили вместе; особо тесная дружба становилась посмешищем, этим друзьям так докучали, что порой удавалось их разлучить. И что же, в день, когда Камий Мутье прочитал на стенах манежа надпись «Мутье и Маркес», он так обрадовался, как никогда прежде с поры, когда поступил в Сент-Огюстен: «Если б она это видела!»
Все его речи сводились к ней: говорить о ее брате значило говорить о ней; говорить о Париже, где она жила, значило говорить о ней; говорить о Колумбии, об Америке, об истории Испании, о битве при Рокруа[26] значило говорить о ней. Он делал невероятные успехи в кастильском, но разве не был кастильский родным языком Фермины Маркес? И в иностранном имени «Фермина» виделось ему нечто чудесное; оно обозначало красоту всего мира. Это было прекраснейшее из слов, когда-либо звучавших в устах человека. Ему бы никогда не хватило мужества произнести громко: «Ферминита». Это уменьшительное слово было слишком знакомым, слишком родным.
Тем не менее, если бы она на него посмотрела… Только бы посмотрела!.. На Троицу ему повезло провести целый день в Париже; полноценный день жизни в Париже, а не одно из хмурых и мрачных воскресений, когда все магазины заперты, дабы не пускать воспитанников коллежа и школы Сен-сира. Воспитанники Сен-сира, кажется, загадочно улыбаются, проходя мимо закрытых витрин: они все уже рассмотрели в прошлый четверг. А ученики из коллежа никаких витрин и не видят, иначе бы они позабыли о своих переводах. Даже у книготорговцев ящики[27] заперты: обитатели коллежа должны довольствоваться классическими изданиями; современные же книги написаны не для них. Касательно остального не стоит и думать: месье надзиратели, собравшие целые библиотеки из конфискованных романов, легко дадут вам понять, что маломальский талант появляется у писателя лишь спустя семьдесят пять лет после кончины.
Камий Мутье провел всю субботу в Париже у попечителя, вдруг вспомнившего о существовании юного воспитанника и отправившего за ним в Сент-Огюстен слугу. Для слуги то была мука мученическая: пришлось притворяться, будто он слушает все, что несет маленький мальчик, рассказывавший об Америке и красотах кастильского. Лишь только Камий Мутье вошел в темную квартиру на улице Святых отцов, его поручили племяннику упомянутого попечителя — молодому человеку лет двадцати, который изучал право.
Камий уже видел этого высокого студента, учившегося на юридическом факультете; однако он не мог бы сказать, когда и где это было. И семья, и квартира всегда являлись ему, будто во сне, в видении, которое порой повторяется, но слишком быстро заканчивается, дабы местоположение и черты людей со всей ясностью отпечатались в памяти спящего. Даже представление о их родственных узах было расплывчатым. Например, пожилая дама: она была воскресной гостьей, тетушкой из провинции или матушкой попечителя? Он всех путал и в точности узнавал лишь попечителя — тот всегда носил редингот с подкладкой из шелка и шапочку из черного бархата.
Он мог не обращать на них никакого внимания, они с ним тоже не церемонились, продолжая привычное существование и разговаривая о вещах и людях, которые оставались ему неведомы. Это был сон, — ни дурной, ни хороший, — скорее утомительный, поскольку, хотя он и старался не участвовать в действиях персонажей, надо было следить за собой и отвечать, когда к нему обращались. Например, за столом: никогда точно не скажешь, вам ли задан вопрос.
В тот летний день, под свежевыкрашенным в голубой цвет уличным сводом Камий Мутье видел сон, в котором прогуливался с Гюставом — призраком, учащимся на юридическом факультете. Гюставу казалось стыдным показываться на людях вместе со школьником. Ведь ему не о чем говорить с этим парнишкой: меж ними нет ничего общего. День был потерян. Ну и ладно! Лето еще не кончается, настанут другие дни, что вознаградят его за сегодняшний, он проведет их в компании поинтереснее. Он на все отвечал односложно, а Камий Мутье тем временем подробно рассказывал об открытии Дарьена[28], об экспедиции Бальбоа[29] и о том, как Новая Гранада стала Колумбией. Мальчик хорошо знал географию. Спустя какое-то время голос мальчика задрожал и Гюстав, уже о нем позабывший, прислушался: ребенок упомянул товарища, которого звали Франсиско Маркес, и его сестру, то есть Фермину. Гюстав фыркнул:
26
Битва при Рокруа — сражение, состоявшееся 19 мая 1643 г. во время Тридцатилетней войны между французами и испанцами в окрестностях французского города Рокруа, окончившееся поражением испанских войск.
27
Речь о парижских букинистах, продающих редкие издания на берегу Сены, их деревянные ящики с книгами прикреплены к парапету.
28
Дарьенский залив, расположен в юго-западной части Карибского моря у берегов Колумбии и Панамы. Первым европейцем, исследовавшим залив в 1501 г., был Родриго де Бастидас.
29
Васко Нуньес де Бальбоа (ок.1475–1519) — испанский конкистадор, был первым из европейцев, высадившихся на американском берегу Тихого океана. Входил в экспедицию Родриго де Бастидаса; основал в Дарьене первый испанский город.