Но было и нечто другое, что радовало еще сильнее — речь, с которой он обратился к Фермине Маркес. Он придумал ее на скорую руку, как придумывал на ходу во время перемен во дворе свои лучшие сочинения по французскому: он вынашивал их «в голове» несколько дней, что-то дорабатывая, улучшая, тут вымарывая наречие, там меняя порядок слов во всем предложении. И за час до сдачи работы писал текст сразу набело без единой помарки. Именно поэтому он мог прочитать от начала и до конца, не колеблясь, всю речь о разрыве. Вышло прекрасно: теперь он не был смешон, это ясно.
Он едва сожалел, что подбирал слова не стесняясь: «торговцы, финансисты, люди весьма заурядные», — а отец ее был банкиром! Да нет, это вовсе не вздор. Все время, пока он говорил, Жоанни чувствовал, тайная сила в глубинах сознания толкает сказать именно это, и смысла здесь больше, нежели он полагал в самом начале. Короче говоря, он снова солгал. О своей гениальности, например. Он впервые размышлял о существовании какого-то гения. Читая «Жизнь Франклина», он вовсе не думал, что сам гениален. Когда в классе зачитывали чужую работу, он удивлялся множеству проницательных мыслей, искусных приемов, о которых и не предполагал. Сколько раз он утверждался в истинности чувств, выраженных в стихах: «Пред гением ее сникает гений мой[31]».
На самом деле, в его жизни бывали редкие моменты, когда ему казалось, что он заполняет собою весь мир, и бывали долгие-долгие дни, когда он чувствовал себя маленьким, словно ничего не обозначавшая точка, вселенная же оказывалась безграничной, тогда мысль о собственном небытии его ужасала. Стало быть, говоря о скромности и покорности, он не лгал. Но далее он снова прибегнул к уловке, приведя так называемое доказательство тому, что он гений. Заговорив о травле, он подсознательно выстраивал такой ряд: Жан-Жак Руссо — гонения и помешательство — гениальность. Доказательство было двойным: мнимым, поскольку его преследовали, потому что он якобы гений; и очевидным, поскольку гениальному человеку частенько кажется, что его преследуют. Надо ж было такое придумать!
В сущности, все его красноречие сводилось к следующему: «Вы выбирали между Сантосом Итурриа и мной. Решение принято. Так знайте, кого вы отвергли, и сожалейте об этом!» Он ни секунды не думал обвинять ее в кокетстве, указывать, насколько это кокетство противоречило ее религиозным витийствам; короче говоря, он не собирался осуждать ее за притворство. «Вот, значит, чего она опасалась!» Вот почему ее прощание было столь пылким.
Вслед за этим он стал размышлять о прекрасном, вдумчивом взгляде ее младшей сестры. «Я бы не сказала вам „нет“». Он вспоминал о жестах и милых манерах Пилар. Однажды лента у нее в волосах развязалась, и локоны упали на плечи, они были абсолютно черными, а еще, вероятно, тяжелыми и жесткими на ощупь. Еле собрав их, Фермина вновь повязала ленту… Интересно, они спят в одной спальне?.. «Я бы не сказала вам „нет“». Он вспоминал о ее взгляде, словно это была настоящая ласка, от которой он краснел, и кровь его закипала.
Почти каждый четверг в Сент-Огюстен приезжали провести вечер сестры и мать Рекена (мальчишки из восьмого класса). Три кубинки, метавшие дерзкие взгляды: Пилар, Энкарнасьон и Консуэло — шестнадцати, пятнадцати и четырнадцати лет. Жоанни несколько раз их видел и часто слышал, что о них говорили. Говорили, с ними можно целоваться по всему парку. Им просто нравилось это занятие, нравилось целоваться, сами ухажеры были им безразличны. Они не слыли ревнивыми, и можно было сравнивать и судить, у кого губы нежнее.
Жоанни заметил, что в самом обозначении возраста есть нечто чувственное; пятнадцать лет, шестнадцать лет, семнадцать и т. д. Громко произносить, кому сколько лет, и думать о девушках… Вернувшись в следующем году, он отыщет средство, чтобы по четвергам проводить вечер в парке… О, покорить девушку такого гордого племени! Говорят, вопреки надменному виду, они очень ласковые… А что, если малышки Рекена будут здесь в следующий четверг…
Или на каникулах… Наверняка подвернется случай. Однажды, когда он ушел очень далеко от загородного дома родителей (это было на прошлых летних каникулах), его окликнула посреди поля молоденькая пастушка, желавшая вдруг узнать, как поживает служанка, состоявшая у родителей. А он, тюфяк эдакий, не сообразил, что это был только повод, придуманный юной крестьянкой, дабы познакомиться с «маленьким месье из поместья». Ах, если подобный случай представится, он его не упустит. В конце августа ему как раз будет шестнадцать; пора уже и размяться.