Он вспомнил также о малышке горничной, которая прежде была у родителей. Ему тогда едва исполнилось двенадцать. Горничную звали Луиза, и ей было девятнадцать. Однажды она стащила у него оловянного солдатика — полководца, которым он особенно дорожил. Она сделала вид, что спрятала фигурку в корсаже, поближе к телу, а потом сказала:
— Если мсье хочет его забрать, надобно хорошенечко поискать.
И он искал, делая вид, что сердится, но на самом деле смущаясь и краснея от удовольствия… Быть может, он встретит на каникулах у родителей какую-нибудь горничную, похожую на Луизу. Луиза была такой чистенькой, миленькой. Есть же у них служанки? Девушки есть девушки.
Если потребуется, он мог бы добраться от дома родителей до станции Реньи на велосипеде. Выехав в полдень, сразу после обеда, он сможет провести целых два часа в Роане. К ужину вернется, и никто дома не заподозрит, что он побывал в городе. Женщина есть женщина, во что бы она ни была одета. Жоанни прижал руки к сердцу, он терял голову, он весь горел. Казалось, он вот-вот умрет.
«…Сновидение, в котором мудрый Ментор представился мне на Елисейских Полях, довершало во мне уныние. Я предавался приятнейшему, тайному томлению, пил уже в сладость яд смертоносный, переливавшийся во все мои жилы, проникавший во все мои кости; по временам воздыхал еще из глубины души, лились из глаз моих горькие слезы, как лев, я рыкал в исступлении.
— Несчастная юность! — вопил я. — О боги, столь жестоко играющие судьбой смертных! Зачем вы определили им проходить этот возраст, время безумия и болезненных терзаний? О! Зачем я уже не покрыт сединами, не согбен под бременем лет, не близок ко гробу, как Лаэрт, дед мой?
Смерть была бы для меня не столь мучительна, как позорная моя слабость»[32].
Из всего «Телемака» Жоанни нравились только два пассажа: описание критских мудрецов из пятой книги и тот, где Телемак в порыве страсти, столь свойственной юности, юность же проклинает. Ему захотелось перечитать последний пассаж. Он восхищался им до сего дня, поскольку находил в этом фрагменте отображение чужой юности. Неистовство, «безумие и болезненные терзания» — вот, что уже изведали прочие юноши. Он был уверен, что сам этого избежит, зарывшись в тетради и книги, одетый в броню гордыни и вооруженный амбициями. Теперь же, напротив, этот пассаж ему нравился, потому что он отыскал в нем достоверное описание собственных умонастроений.
Он успокоился, но через несколько дней, быть может, всего через час порок возобновит нападение, и круговорот желаний вновь захватит рассудок. Его детство закончилось. Начиналась юность, она начиналась помимо его собственной воли. Сколь долго будут продолжаться терзания? Придется ли оставить мечты о славе? Быть может, его карьера запоздает на пять, десять лет? Отныне — никакого спокойствия. Вероятно, он останется во главе класса; вероятно, он с блеском сдаст все экзамены. Но ценой каких битв, каких сильных переживаний? Удастся ли ему сохранить веру? Ведь прежде Бог помогал в борьбе со страстями. Впрочем, религия давно стала для него пределом устремлений стареньких богомолок.
Жоанни призывал не старость, но возраст, когда порывы иссякнут, и он вновь сможет заняться, — теперь уж определенно, — словарями, бумагами, или же собственной жизнью, которая интереснее всех книг на свете. Его только что оттолкнула девушка, и он бы поблагодарил, если бы она отослала его к книгам и планам великого будущего. Но она отослала его к сестре — к сестрам, к женщинам.
Как же он устал! Жизнь совсем пресная. Никакой радости от мысли, что он опять первый в классе. Даже слава его не интересует. А Энкарнасьон, самая красивая из кубинок? Нет, лучше о ней не думать. Вдруг он вновь на пути к разочарованию. Он прошел с классом к дортуару, уставший, обескураженный, недовольный собой и всем миром, желавший лишь забыться во сне.
Спал он скверно и пробудился лишь со звуками гонга. Всю ночь ему снилось, что он выступает с латинской речью в присутствии архиепископа, и ему мнилось, он произносит ore rotundo[33] бессчетное множество прекрасных и благородных флексий: abunt, arentur, ibus, arum…
XVIII
Сантос Итурриа оставался хозяином отвоеванного им положения. Имея все шансы на поступление, через месяц он должен был сдать экзамены второй части бакалавриата в Париже. Пока его товарищи из класса философов пичкали себя на переменах формулировками из учебников, Сантос наедине с Ферминой Маркес прогуливался по парку. Матушка Долорэ им это не возбраняла. Она относилась с симпатией к братьям Итурриа. Особенно же она стала привечать Сантоса после воскресной службы на Троицу, когда возле испанской церкви на авеню Фридланд к ней подошел улыбающийся элегантный месье в поблескивающем цилиндре — красивый, высокий, крепкий и полный сил молодой человек, — в котором она вдруг признала Сантоса. Вот это настоящий мужчина, «человек из высших слоев», говорила креолка.
32
Франсуа де Салиньяк де Ла Мот-Фенелон, Телемак, часть I, книга IV (пер. Ф. Лубяновского).