Прислонившись к стене манежа, Ленио неспешно прицелился и швырнул часы с цепочкой сквозь порванную бумагу. Он слышал, как часы ударились о стену в глубине комнаты и упали на пол. Затем он вернулся в класс, ему стало полегче.
Проснувшись на следующий день, он подумал: матушка Долорэ, вероятно, весьма удивится, не получив письма, в котором родители благодарят за подарок сыну. Ведь естественно, он никогда не расскажет им о случившемся. Он уже слышал, как матушка Долорэ жалуется племяннице: «Эти Ленио не прислали даже записки; подобные люди попросту не умеют жить!» И племянница вспомнит, что говорил ей Жоанни Ленио: «Мы вынуждены общаться с торговцами, финансистами, — в общем, с людьми заурядными».
А в день вручения наград (они, конечно же, будут там) они удивятся, что на его жилетке нет массивной прекрасной цепочки. Если родители тоже явятся из Лиона, желая стать свидетелями его ученического триумфа, они едва поприветствуют Маркесов, о которых он никогда не упоминал в письмах. Ах, какую же оплошность он совершил из-за гордости! Ведь это была почти кража! Вероятно, у нас есть право радоваться вещам, которые нам подарили, однако нет права их уничтожить, последнее означает отнестись к дарителю крайне несправедливо. Лучше было бы попросту отказаться.
Да нет же! Безусловно, лучше было бы сохранить украшение. По крайней мере, чтобы осталось какое-то вещественное воспоминание о Фермине Маркес. В конце концов, часы не потеряны. Если бы старшего надзирателя известили, что такой ценный предмет оказался в заброшенной комнате, он бы не колеблясь отдал распоряжение взломать дверь. Но, дабы его известить, Жоанни пришлось бы открыть всю правду. А он никогда не осмелится в ней признаться.
Он порвал с Маркесами. Он больше их не увидит. Он не будет, как Жюльен Моро, обзаводиться полезными связями. Ну, а она, что тут поделать? Все кончено! Он вел себя с ней, как глупец, как клоун. Стало быть, лучше с нею не видеться. Чтобы она больше не напоминала, каким он был когда-то нелепым и бестолковым. А именно таким он, конечно, и был. Он все еще из-за этого порою краснел. Ах, этот план обольщения, эти детские речи!
На протяжении нескольких дней он пребывал на дне бездны, погружаясь в зловонную трясину презрения к самому себе. Вызволила его оттуда высокомерная мысль: «Ведь я — Ленио! У меня столько причин быть собою довольным, и при том я себе отвратителен!» Он удивлялся собственной сдержанности и странному контрасту между своей счастливой судьбой и меланхоличным складом натуры. Он сравнивал себя с уставшим от жизни прославленным королем. Через неделю будут вручать награды, настанет день блистательного триумфа, расцвеченного красным и золотым. Жоанни оглохнет из-за аплодисментов, его вызовут на сцену раз двадцать. Но мысли его останутся мрачными, а настроение — замогильным. Да нет же, ведь ему приятно от одной этой картины, восстанавливающей его былое самодовольство.
Уроков учить не надо, заданий больше не будет, наказаний можно уже не бояться: настали последние дни учебного года. Такие прекрасные, что и не вспомнить. Кажется, они были похожи на залитые солнцем пустые залы; уроки закончились, все задания выполнены, и дни похожи на праздничные залы, откуда вынесли мебель, чтобы устроить танцы. То время, когда я подводил итоги минувшего года и с удовольствием отмечал, что ни разу не получил взыскания; поскольку тоже учился с большим успехом. И я радовался, вскоре мне должны были вручить награду, вручали у нас прекрасные золотые линготы[35]. Первое место — важный ориентир в жизни, благодаря ему можно быть уверенным, что ты преуспел. Если получил такую награду, больше не нужно смотреть наверх — ты уже там. Подумать только, я больше никогда не получу первого приза!
Жоанни был теперь слишком большой, чтобы читать романы из серии «Жизнь коллежей во всех странах мира»; однако он знал, что при желании может отыскать подробные описания таких вот последних дней в «Древнем городе» Фюстеля де Куланжа или в образцовой работе Гастона Буасье «Цицерон и его друзья». Он просматривал старые тетради с поправками; каждое задание было воспоминанием о победе. В одной из тетрадей им были написаны на форзаце две буквы: «Ф. М.», а ниже — дата пресловутого вечера, когда поднялся галдеж и он решился прельстить незнакомую девушку. Он с минуту раздумывал. Потом, словно испугавшись, вывел под буквами и числом цитату из «Записок о Галльской войне»: Hoc unum ad pristinam fortunam Cæsari defuit[36].
XX
С тех пор, как я покинул Сент-Огюстен, забрав последнюю награду, я наведывался в старый добрый коллеж всего два раза. Первый — весной 1902 года, спустя много лет после его закрытия, а второй — недавно, когда написал уже большую часть этой истории. Не знаю, по какой причине, Сент-Огюстен секвестировали и войти без специального разрешения властей было нельзя.
36
«Лишь этого недоставало до полной удачи, до сих пор всегда сопутствовавшей Цезарю». Книга IV, глава XXVI (пер. М. Покровского).