VIII
Жоанни Ленио, которому через полгода должно было исполниться шестнадцать, был в коллеже лучшим учеником. Лицо его особых симпатий не вызывало; он казался молчаливым и никогда не смотрел прямо на собеседника. Впрочем, он особо ни с кем не общался. Некоторые даже подозревали, он использует перемены, чтобы в уме повторять уроки, делая вид, будто спит, вытянувшись на скамейке. Человек достаточно блеклый, о котором никто не мог ничего сказать в точности. Он просто был — сидел за партой или стоял в ряду на обычном месте — вот, собственно, и все. Однако в день, когда вручали награды и дошла очередь до его класса, имя Ленио повторялось без устали, все видели на сцене только его. И, поскольку он все же делал особую честь коллежу, воспитанники аплодировали до боли в руках. Но никто его не любил.
Он поступил в Сент-Огюстен, когда ему было девять, и едва мог читать. Поначалу он чувствовал себя таким одиноким среди говоривших на незнакомом языке одноклассников, таким брошенным и позабытым, словно оказался один в заключении, тогда, дабы не чувствовать бедственного положения, он принялся исступленно трудиться. Он принялся за учебу так, как некоторые за питье: он хотел забыться. Он был из тех, кому пребывание в пансионе наносит непоправимый урон; чувствуя это, он изо всех сил старался бороться с подобным воздействием.
Его успехи всех поразили. Через год он был переведен из восьмого класса в шестой, где на первой же контрольной показал лучшие результаты. С той поры он вбил себе в голову, что всегда должен быть в первых рядах. Его освободили от участия в играх на воздухе; его неуклюжесть была гарантией проигрыша всей команды; об этом попросили сами капитаны команд. Он только обрадовался. Его ничего не интересовало, кроме как быть во всем первым, это превратилось в навязчивую идею. Усилия приходилось прилагать ежедневно, и даже самые простые задачи после их осмысления распределялись по степени важности. Сам предмет изучения его практически не интересовал, будь то естественные науки, литература, грамматика, география — они оказывались лишь поводом потворствовать желанию ученической славы. С тех пор, как эта страсть им овладела, его научили всему, чему только могли. Страсть его ослепляла; дошло до того, что он уже не чувствовал, как вокруг идет жизнь, не замечал ровного и обыденного однообразия вещей; не замечал надзирателей, зевающих над выпускными работами, ленивцев, делающих задание на скорую руку, тупиц, ловящих мух и печально глядящих в окно, где перламутровое небо окрашивалось тонами приближавшейся ночи. Его не трогала даже вечерняя тоска Сент-Огюстена, уныние, разливавшееся по пригороду, где до самого сна слышится, как вздыхают вдали поезда, на всех парах мчащиеся в Париж, словно в испуге… Все силы Жоанни Ленио были направлены на то, что он втайне от самого себя называл «успехом».
А происходило все так: воспитанники возвращались в класс; преподаватель сидел за кафедрой; перед ним лежала стопка проверенных работ. Стояла полная тишина, он молвил:
— Оценки в 18 баллов[6] удостаивается работа месье Ленио; в ней нет серьезных ошибок; сейчас я вам ее зачитаю.
Или же объявлялись результаты последнего сочинения. Это происходило во всех классах еженедельно, субботними вечерами, в присутствии классного наставника и старшего надзирателя. Все начиналось с классов риторики, философии… Четверть часа Жоанни Ленио, сидя за партой, прислушивался к тому, как идет церемония. Различались шаги, звучали голоса, проносился гул, когда воспитанники разом вставали, завидев начальство, — он все это слышал, беспокойство и неуверенность лишали его рассудка. Звуки становились все ближе. И вот эти месье оказывались в соседнем классе. Наконец доходила очередь и до класса Ленио. Появлялось начальство в рединготах, цилиндрах; преподаватель и воспитанники вставали.
— Садитесь, месье, — напустив торжественный вид, говорил старший надзиратель. И преподаватель объявлял оценки за итоговое сочинение. Какой это был миг!
— Лучшая работа — Ленио Жоанни.
6
Речь о 20-балльной системе оценок. 18 можно считать высшей оценкой, 19 и 20 ставятся крайне редко.