Фантастичность домыслов Белого о философии «синтеза» в блоковской
поэме особенно остро обнажает сама композиция «Двенадцати», — ведь в
подлинном произведении искусства его идейный замысел должен читаться
только в логике целого, в художественном единстве идейного построения.
Нельзя приписывать произведению ту или иную идею, выводя ее из отдельных
образов (к тому же — произвольно истолковываемых), имеющих свой смысл
только в единстве художественной концепции. А в единой концепции целого,
воплощенной в композиции поэмы, «синтеза», «гармонии» нет ни в единичных
образах-характерах, ни в самом этом целом. Выше говорилось, что Петруха
находит духовный выход, преодолевает свою трагическую вину в слиянии с
революционной «вьюгой», с целостным образом исторического потока, в
котором он находит свое место. Но и здесь нет «синтеза», той абсолютной,
«глухой» гармонии, мистического единства, которых ищут в поэме ее мнимые
«друзья». Дело в том, что образ Петрухи не слит полностью ни с коллективным
образом-характером двенадцати, ни с целостным образом «вьюги», проходящим
через всю поэму. Все эти образы находятся в сложных соотношениях между
собой. Петруха перестает быть Пьеро, т. е. трагическим одиночкой,
разорванной половинкой одного сознания-характера (как было в
«Балаганчике»), приобретает эпическую («гоголевскую») основу от своей
причастности к народно-исторической стихии; сложность же соотношения тут в
том, что и сам образ стихии — «вьюги» приобретает монументально-
исторический характер от этих органических связей с конкретными, а не
условно-лирическими лицами-масками (каковы были персонажи того же
«Балаганчика» и где, соответственно, образ вьюги тоже носил условно-
лирический характер). Посредником между этими двумя гранями
художественного целого поэмы является коллективный образ-характер
двенадцати красногвардейцев. Сам же этот коллективный образ-характер имеет
свою внутреннюю логику движения и раскрытия в поэме, он тоже не слит
полностью, наглухо ни с «вьюгой», ни с Петрухой. Если в поэме существует
хоть какая-то тень «гармонии» (а реально такой гармонии нет нигде, начиная с
черно-белого зачина поэмы), то ее можно было бы искать только в
231 Струве П. «Двенадцать» Александра Блока. — В кн.: Дневник Ал. Блока.
1917 – 1921. Л., 1928, с. 237.
соотношениях между коллективным образом-характером двенадцати
красногвардейцев и образом «вьюги». Но ее нет и тут. Петруха, в свою очередь,
является посредником между красногвардейским отрядом и «вьюгой» в
художественном целом поэмы — Петруха, несущий тему личности (высокой
трагической страсти, где слиты, тоже трагически, индивидуальное и
историческое начала). Петруха (и вообще — вся сюжетная цепь эпизодов)
делает личностной всю тему коллективного образа, его трагическое лицо
выплывает из коллективного образа и снова исчезает в нем, — но коллективный
образ от этого становится личностно-трагедийным. Грандиозная сила марша
двенадцати в 11-й главе поэмы состоит именно в том, что только что нашла
решение личная трагическая тема. Исчезнувший в коллективном образе
Петруха придал самому этому образу черты преодолеваемого трагизма,
своеобразную «массовую личностность», если можно так выразиться.
Следовательно, если Петруха исчез в коллективном образе, то сам этот
коллективный образ, став личностным, тем самым уже не может
рассматриваться как полностью, наглухо «синтетически» слитый с «вьюгой».
Тем самым сама «вьюга» обнаруживает свои черно-белые, трагедийные грани и
ее нельзя трактовать как «гармонию», «синтез». Марш двенадцати в 11-й главе
тем самым — марш трагический: впереди еще много битв, и успокаиваться
рано. Развитие темы в поэме идет как бы кругами, звеньями, сцепляющимися
одно с другим, но не по прямолинейной логике элементарно-драматического
сюжета. Такое построение сюжета звеньями можно обнаружить также в
трилогии лирических драм 1906 г.
Таким образом, 11-я глава поэмы содержит подтекст в виде всей сюжетной
цепи эпизодов, и следовательно, личный катарсис, полностью обретаемый в
ней, вовсе не означает опять-таки глухого, «гармонического» катарсиса для всей
темы. Поэтому нет ничего странного в том, что 11-я глава оказывается не
финалом, завершением, бравурной концовкой, но переходом к новому