Соотношение этих характеров придает массе черты индивидуализированного
драматизма, Петрухе — мощные исторические корни. Получается тот образ-
характер, изнутри насыщенный исторической «стихией», которого искал на
протяжении всей своей эволюции Блок-лирик. Его трудно «пересказывать» —
именно потому, что он связан многообразными художественными нитями со
всем строем поэмы, о нем повествует вся она от начала до конца. В виде бедной
и общей формулы можно сказать, что тут было стремление создать
национальный характер с жаждой правды и справедливости в общем плане и
личного достоинства и высокой любви — в частном плане. Но это
одновременно характер, полный темной трагической страсти, «черной», хотя и
«святой», «злобы».
Характер этот как бы выплывает из исторического потока, «стихии», и
снова исчезает в нем. Он как бы одержим жаждой «воплощения»,
личностности, и поэтому вся поэма — это поэма о человеческом лице, которого
ищет масса простых людей в революционную эпоху. И именно в связях и
сплетениях с Петрухой, а через него — и с историческим потоком, приобретают
своеобразную жизненную выразительность и художественную силу характеры
Ваньки и Катьки. Ванька противостоит Петрухе как раз тем, что совершенно не
одержим жаждой правды и справедливости, лишен черт духовности, и
потому — не трагичен. В итогах своей жизненной позиции он элементарно
победен («Арлекин») именно по бездуховности: эпоха революционных
потрясений для него явно всего лишь повод весело, в свое приказчичье
удовольствие пожить:
Он в шинелишке солдатской
С физьономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает,
Да пошучивает…
Вот так Ванька — он плечист!
Вот так Ванька — он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает…
Вся огромная художественная выразительность тут — в связях с целым поэмы,
во внутренней контрастности с Петрухой, в том, что этот графически
экспрессивный и как бы моментальный портрет вдвинут в общую «высокую»
структуру поэмы, в трагедию. Чудо искусства тут в том, что все говорит об
обездуховленности, хотя ничего о ней прямо не сказано. Всю силу Ванька
получает от контекста трагедии, своим «моментальным» поведением полностью
отрицая ее для себя, полностью не приемля ее. Еще более грандиозным
художественным обобщением является образ-характер Катьки. Выразительная
сила его опять-таки в том, что он как бы самопроизвольно вырастает из
художественного целого поэмы, так «вкоренен» в контекст, что ни поступки
сами по себе, ни прямые характеризующие портретные детали не «покрывают»
целое образа во всей его глубине и динамике. «Пересказу» характер Катьки не
поддается полностью, его способна «пересказать» только вся поэма во всех ее
деталях, их соотношениях. Общий принцип соотношения с целым тут тот же,
что и у Ваньки: в атмосфере высокой «черно-белой» трагедии Катька
располагается по-своему комфортабельно, во всей своей массивной телесности
и решительно игнорируя именно ее высокие грани и масштабы. Но есть тут и
особая сложность в самом содержании образа и в способах авторского ввода
этой фигуры в художественную концепцию. Без дальних слов ясно, как важен
этот объект высокой трагической любви именно для художественной
концепции, поэтому тут не может быть односторонне-графического,
двухмерного решения, как в образе Ваньки. В письме Блока к Ю. П. Анненкову
от 12 августа 1918 г. есть замечательные элементы характеристики Катьки,
текстуально не содержащиеся в самой поэме: «… Катька — здоровая,
толстомордая, страстная, курносая русская девка, свежая, простая, добрая —
здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется…
“Толстомордость” очень важна (здоровая и чистая, даже — до детскости)» (VIII,
514). Примечательность характеристики в том, что всего этого в поэме нет, и
вместе с тем все — вполне «ложится» в образ. Впечатление такое, что
удивляешься: как можно было всего этого не увидеть в самой поэме.
Следовательно, образ отличается необычайной органикой, жизненностью, раз в
него можно «вписать» такие душевно и физически четкие особенности помимо
текста.
Это сочетание богатой конкретной жизненности, которая говорит сама за