должна быть. Отвержение гумилевской школы вместе с тем содержит острую и
горькую думу о собственной творческой судьбе, о ее итогах. Это — мысль о
«лирике» как специфическом жанре, который может оказаться способом
отъединения от жизни, о преодолении этой «лирической» отторженности в
общеисторической («космической») национально-народной «стихии».
Блок-художник нашел в наибольшей для себя мере способы «согласия со
стихией», способы возведения «лирики» к трагедийно-эпическим основам в
своем послереволюционном творчестве. Сейчас, в конце жизни, он думает о
других сторонах коллизии «лирики» и «жизни», о других способах ее
преодоления, и, естественно, это связано с размышлениями о собственном
творчестве. Говоря о «специализации», раздроблении искусств на отдельные
отрасли и ручейки, Блок особенно настойчиво говорит об исторически
существующем в определенных линиях также и русской культуры «разлучении
поэзии и прозы», — Блок находит, что «оно уже предчувствовалось в 40-х годах
прошлого столетия, но особенно ясно сказалось в некоторых литературных
явлениях сегодняшнего дня» (VI, 175). Говоря о 40-х годах, Блок, конечно,
меньше всего думает о Гумилеве, который явно очень мало связан с такими
особыми линиями русской поэзии, как, скажем, Ап. Григорьев, и с которыми
очень тесно связан, напротив, сам Блок. Мысль Блока тут — явно о себе, о
своей творческой судьбе. Смог ли он сам, как художник, преодолеть разрыв
поэзии и прозы, наметившийся уже в 40-е годы? Смог ли он сам, как поэт,
внести нечто новое и принципиально важное в ту линию русской культуры,
органическим продолжением которой является его поэзия? «Разлучение поэзии
и прозы» для Блока вовсе не формальный, мелкий и второстепенный вопрос.
Блок говорит: «… поэт, относящийся свысока к “презренной прозе”, как-то
теряет под собой почву, мертвеет и говорит не полным голосом, даже обладая
талантом. Наши прозаики — Толстой, Достоевский — не относились свысока к
поэзии; наши поэты — Тютчев, Фет — не относились свысока к прозе. Нечего
говорить, разумеется, о Пушкине и о Лермонтове» (VI, 175). Ясно, что для
Блока тут речь идет о вещах существенно содержательных: об использовании
опыта поэзии прозой и обратно — поэзией прозы, — опыта не формального,
внешнего, но в подходах к человеку, в постижении человека, в способах его
содержательного воспроизведения. По существу, основная проблема тут — это
преодоление «лирической отъединенности», проблема нового качества лирики,
при котором изображение человека было бы наиболее широким, объемным,
полноценным. Речь идет, в конечном счете, об искусстве, создаваемом в
«согласии со стихией», об искусстве, где субъект лирики обретает эпические,
исторические, широкие жизненные основы. Блок думает о судьбе своего
искусства на новом этапе развития русской культуры. Он думает о художниках
и произведениях искусства, о том, чтобы и те и другие были «… больше
похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную
разрухой страну» (VI, 183 – 184) Подтекст размышлений Блока о
взаимообогащении поэзии и прозы — человеческая личность и искусство,
достойные своего времени и своего народа.
Как художник, на протяжении всей своей творческой жизни искавший
способ создания «объективированного» лирического образа-характера, Блок
совершенно органично в конце жизни, найдя для этого образа-характера особые
способы создания эпической основы, не может не думать о том, что его опыт
имеет более широкое и общее значение для русской культуры, что итоги этого
опыта не умещаются в рамки только лирики, выходят за ее границы.
Следовательно, вопросы «поэзии» и «прозы» в итоговых размышлениях Блока
оказываются теми же волновавшими его всю жизнь проблемами «эпоса» и
«лирики», или, говоря иначе — «традиций» и «новаторства». Решительно
снимается возможность чисто художественного их толкования — для Блока все
это оказывается выражением судеб русской культуры и еще шире —
исторической судьбы народа в революционную эпоху. Несомненно вплетение
чисто личной художественной тревоги во весь этот цикл предсмертных
раздумий Блока Свойственные всей блоковской эволюции судорожность,
неровность, скачкообразность сказались в последний период жизни Блока в
том, что вершинное сопряжение «лирики» и «эпоса», «традиций» и