парнике» созданный «солдат революции», но историческая реальность: кому
придет в голову осуждать или оправдывать его, подозревать в чем-то героя или
автора или, напротив, превозносить их, — минуя ту правду исторического
контекста, в котором он выступает: «И увидев эту невредимую женщину, и
несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных
девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я
захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить. Но казаки имели ко
мне сожаление и сказали:
— Ударь ее из винта.
И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и
республики».
Изображенная здесь ситуация отчетливо напоминает основной сюжетный
узел «Двенадцати» — историю убийства Катьки, расположение и смысловое
наполнение образов-характеров. Балмашев совершает самосуд, руководствуясь
высшими духовно-историческими соображениями, коллективный образ-
характер «бойцов второго взвода» вполне понимает и одобряет совершаемое.
Неразложимое сочетание мотивов высшей правды революции и «стихийности»,
связывающей активных героев сюжета со старым миром, сказывается не только
в самосуде, но и в теме «поруганных девиц». С жестокой бабелевской
определенностью проходит тема «поруганных девиц» через весь рассказ и во
многом соответствует в гениальном блоковском построении «Катькиной
любви» с ее опустошающей безличностью. Поругание любви Катька совершает
не менее бесчеловечно, чем, соответственно, бабелевская спекулянтка —
поругание материнских чувств; сходный высокий смысл приобретает при этом
как реакция Петрухи и «двенадцати», так и Балмашева и «бойцов второго
взвода».
Конечно, у Блока все это дается с гораздо более широкими философскими
ассоциациями и осмыслениями, и, несомненно, Бабель-художник исходит из
совершенно иных, далеких от Блока литературных традиций. Дело тут вообще
не в возможных литературных влияниях, взаимодействиях и т. д. Наименее
интересны сами по себе, очевидно, существующие у Лавренева, может быть у
Вс. Иванова и определеннее всего у Малышкина прямые воздействия Блока.
Наиболее существенно то, что Блок, развивавшийся в совершенно иных
исторических обстоятельствах, шедший иным путем мировоззренческих и
поэтических исканий, приходит к идейно-художественным итогам, во многом
аналогичным проблемам и поискам молодой советской прозы. Это говорит о
жизненности блоковских творческих проблем, пробивающихся сквозь все еще
тяготеющие над Блоком философские и литературные реминисценции.
Примечательно, что в общей связи с идейной проблематикой «Двенадцати» и
стоящими за поэмой более глубокими жизненными вопросами о человеке новой
исторической эпохи сам Блок часть этих вопросов пытается решить средствами
художественной прозы. Такие произведения Блока революционной эпохи, как
«Катилина» и «Русские дэнди», очевидно, следует отнести к области
художественной прозы, к каким-то особым жанровым ее разновидностям.
Вообще литературно-критические статьи, публицистика и даже дневники и
письма249 Блока и по типу содержания, и по стилю чаще всего тяготеют к
художественной прозе. Что же касается таких вещей, как «Катилина» и
«Русские дэнди», то в них присутствуют особыми средствами построенные и
вполне отделенные от потока лирического авторского сознания, обычного для
публицистики Блока, характеры и, соответственно, реализующие «действия»
этих характеров внутренние сюжеты. Уместнее всего в данном случае говорить
о прозе в самом прямом смысле слова.
Так же, как и «Двенадцать», эти произведения органически вырастают из
общей эволюции Блока — лирического поэта, представляют собой особый,
новый этап блоковской поэзии, требующий, ищущий более широкой,
эпического типа, исторической основы для образов-характеров, выросших из
лирики. На связь «Катилины» с общей проблематикой «Двенадцати» уже
указывалось в литературе о Блоке250. Если в «Двенадцати», как говорилось
выше, общая философско-историческая концепция, в точном и узком смысле
этого слова, в самом тексте поэмы все-таки отсутствует, выделяется в особое
произведение — «Скифы», то в «Катилине» Блок пробует, проверяет свои
возможности в границах одного произведения дать и характеры людей