Выбрать главу

смог создать только после революции. Грозная действенность Гаэтана

принимает односторонний — жестокий и бесчеловечный — характер, рискуя

тем самым дискредитировать проблему революционной активности, для Блока

необыкновенно важную. Осознав идейно-духовную неполноценность такого

результата, Блок решительно снимает с образа Гаэтана действенные функции в

сюжете, фабульно отстраняет его вообще от событий битвы в замке.

Механический разрыв, противостояние революционной действенности и

нравственности осознается как прямолинейность, социологическая

упрощенность.

В подлинном художественном произведении разные его темы и различные,

хотя бы и борющиеся между собой характеры внутренне взаимосвязаны,

позиция и действия каждого из них бросают определенный свет на других лиц.

Трудность положения Блока в работе над «Розой и Крестом» состояла еще и в

том, что его герои были связаны между собой идейным замыслом, во многом

относящимся в своих главных линиях к предшествующей эпохе блоковского

развития. Лишение образа Гаэтана прямых действенных функций в сюжете

меняло также и тесно с ним связанные образы Бертрана и Изоры и тем самым

меняло не только сюжет, но и весь замысел, всю концепцию произведения. Так

возникает, по существу, новый сюжет драмы, где перестроившееся соотношение

основных образов позволяет усложнить сами эти образы. Когда прямолинейно

связанный с основными борющимися социальными силами Гаэтан вместе с

повстанцами нападал на замок Арчимбаута, а Бертран, защищая замок,

погибал, — эта резкая сюжетная контрастность определенным образом

освещала и образ Бертрана. «Выдвиженец в рыцарях», сын ткача, человек,

многое перенесший в жизни, Бертран, конечно, не верит в историческую

правомерность действий лиц, представляющих социальные верхи. Как человек

демократического типа, притом причастный «зову», являющемуся одним из

знаков большой исторической тревоги, Бертран, несомненно, далек от

Арчимбаута, от сил, стоящих за ним, — он внутренне сочувствует восставшим.

Сложные нравственные обоснования поведения Бертрана при грубо

действенном Гаэтане, естественно, ускользали от внимания читателя, было

видно только то, что герой погибает за дело, в которое сам не верил. Осознавая

это, Блок искал даже способов трактовки прежнего сюжета таким образом,

чтобы Бертран погибал от рук крестоносцев Монфора, т. е. тех самых

защитников старого строя, которых, как казалось Бертрану, он, по принятому им

на себя долгу, обороняет от восставших ткачей. Таков конец пьесы во второй ее

редакции. Это безмерно запутывало и без того не слишком ясный сюжет и

ничем не могло помочь более глубокому пониманию образа Бертрана. Мало чем

отличалась в этом смысле и позиция Изоры в прежнем сюжете драмы. Спасти

положение мог только радикально измененный образ Гаэтана, и Блок

решительно пошел на это.

В новом сюжете Гаэтан полностью освобождается от прямых, грубых

связей с эпохой и ее борьбой, он становится «чистым зовом», далеким от

непосредственных жизненных столкновений романтиком, который сам не знает,

о чем он поет: его голосом поет сам океан, «природная стихия». Это дает

возможность иного раскрытия образа Бертрана. Теперь Бертран, сражаясь с

повстанцами, не погибает, но только смывает с себя незаслуженную кличку

труса. Он не был бы самим собой, если бы изменил долгу, хотя и внутренне

чуждому ему. Погибает же он, служа делу более высокому, чем защита замка, —

он оберегает Изору, т. е. «зов», смутно осмысляемый Бертраном как один из

знаков исторической тревоги. Получается фигура, противоречивая в своем

историческом содержании, но не соотнесенная прямо и грубо с эпохой,

сложный в своих красках характер. Более сложное и тонкое осмысление

приобретает нравственная тема, открыто выходящая на первый план. В связи с

этим меняется основной смысл конфликта. Получается так, что не о «радости-

страданье» — осуществляемой в прямых связях с историческими событиями

полноте воплощения «зова» — говорит пьеса, но о «судьбе человеческой,

неудачника». «… Я не умею и я не имею права говорить больше, чем о

человеческом» (VII, 186) — так определяет Блок окончательно идею пьесы.

Прибегая к помощи классической традиции, Блок определяет эту тему также