возможностями. Статья о «Трех сестрах» написана в стиле лирической прозы, в
сущности это тонкий и умный рассказ на чеховскую тему, как ее понимает
Анненский. Вот кусок этого рассказа, где речь идет о возможном будущем
Тузенбаха, если бы его не убил Соленый и если бы он действительно попал на
кирпичный завод, куда он собирался ехать вместе с Ириной: «Бедный барон! А
ведь чего доброго! Он ведь рыцарь; может быть, и сформировал бы его
кирпичный-то завод. Работать бы начал. Известно, как работают порядочные
люди на кирпичных заводах. Тузенбах, вы обещали… Тузенбах, тяните жребий.
Тузенбах — вам идти. Бедный Николай Львович. Он поцеловал бы спящую
Ирину и вышел бы, подняв воротник пальто, в туманное и морозное утро из
своей квартиренки на кирпичном заводе, чтобы никогда уже не видеть ни
завода, ни Ирины»39. В этом эпизоде, созданном фантазией Анненского,
человека 90-х годов, додумывающего, довершающего логику художественного
образа и логику исторической судьбы человека своего поколения, рисуется
возможное участие чеховского героя в революционной борьбе с самодержавным
строем. Дело не в том, насколько верно Анненский толкует чеховский образ, и
совсем уже не в том, можно ли соотнести это (разумеется, нельзя) с тем, что
совершается непосредственно на «поэтическом фронте». Дело в другом — а
именно в самом типе, характере, способе обобщающей мысли современника
эпохи. Поэзия оттенков, полутонов, настроений, расщепленного сознания,
отсутствия цельности и поисков ее рассматривается Анненским в связях с
современным состоянием человека, действительности, русской жизни в ее
общих коллизиях (разумеется, как их понимает Анненский). Через всю статью
Анненского о Чехове проходит эта дума о русском современном человеке —
«… если бы Вершининых не было, так ведь русская женщина застыла бы,
сердце бы у нее атрофировалось бы, поймите» — и т. д., и главная его забота —
«… только наша общая душа»40. Поэтому и общекультурное значение, более
конкретные литературные традиции тех явлений, о которых пишет Анненский,
отнюдь не сводятся к влияниям, взаимодействиям, параллелям с западной
литературой и т. д., но выясняются в их связях с русской культурой и русской
жизнью. Конечно, Анненский преувеличивает значение Бальмонта для развития
русской поэзии, он сильно сгущает также краски, говоря о значимости такого
рода поэзии для раскрытия противоречий «нашей общей души». Бальмонт куда
менее серьезен, чем это представлялось Анненскому, история внесла здесь
существенные поправки.
Однако сведение всего литературного процесса в такую сложную,
39 Анненский И. Ф. Драма настроения (Три сестры). — В кн.: Книга
отражений, с. 16.
40 Там же, с. 165, 167.
противоречивую эпоху, как 90-е годы, к влияниям западной литературы
империалистической эпохи в значительной степени упрощает, обедняет или
даже обессмысливает те реальные духовные проблемы, которые стояли перед
большими деятелями русской литературы этой поры, такими, как, скажем, тот
же Анненский или молодой Блок. Так, современный исследователь литературы
90-х годов Б. В. Михайловский следующим образом обобщает одну из
закономерностей художественного развития той поры: «Упадочный
импрессионизм близок в некоторых своих сторонах натурализму, с которым он
сосуществует и во времени. Как то, так и другое литературное течение утратило
представление о сущности и закономерности явлений, о взаимосвязи их. И там
и здесь действительность не охватывалась в движении и цельности. В обоих
случаях утверждался непосредственно данный момент, воспроизводилась
поверхность жизни и отсутствовало историческое воззрение. В ряде моментов
упадочный импрессионизм давал в обостренной форме то, что составляло
скрытую тенденцию у натуралистов»41. В самой этой характеристике много
верного; если брать отдельные описательные элементы определяемых явлений,
то, может быть, даже все они порознь верны. «Перекос» происходит в их
совокупности, в характеристике в целом. Дело-то ведь в том, что в русской
литературе не существовало ни натурализма, ни импрессионизма как
мировоззренчески законченных течений и направлений, характеризующих
сколько-нибудь крупные явления культуры. Сами эти категории, перенесенные
из западной (конкретнее — французской) литературы и живописи, на русской