первому изданию (М., «Гриф», 1905).
Исчезну за синей чертой, —
Одну только песню, что пел я с Тобой,
Что Ты повторяла за мной.
Мы видим, что в стихотворении проявляется та же общая тенденция, о которой
шла речь выше, — «апухтинское» начало психологизации. Дело тут, конечно, не
в Апухтине, но в общей тенденции развития русской поэзии, которая
прорывается у Блока в результате все более и более усиливающегося влечения к
жизненности стиха, к проверке его конкретным человеческим переживанием.
«Ты» в стихотворении систематически пишется с большой буквы — это значит,
что героиня не столько «ты», сколько «Дама». Но «Дама» здесь во многом
опростилась, конкретизировалась, очеловечилась. Такова одна из граней смысла
слова «Ущерб», стоящего в заголовке последнего раздела книги. Во многом
«ущерб» означает здесь именно потерю «Дамой» ее высоких свойств,
отдаляющих ее от жизни, и превращение ее в простую, обычную земную
женщину.
Зато в основных, сюжетообразующих стихах раздела «Неподвижность» все
строится на подчеркнутой раздельности душевного наполнения и устремлений
основной героини и героя. Говоря шире, и сам роман о Прекрасной Даме и ее
поклоннике или служителе не может и не должен читаться как история
психологически ясных форм общения героев, — напротив, весь внутренний
драматизм их отношений состоит в особом взаимном непонимании друг друга,
в раздельности их как лирических образов-персонажей. В этом смысле
основные стихотворения раздела «Неподвижность» очень далеки от только что
разбиравшегося стихотворения и представляют скорее особое видоизменение
совсем ранних блоковских вещей. Вот типичные для сюжета романа ситуации:
От тяжелого бремени лет
Я спасался одной ворожбой,
И опять ворожу над тобой,
Но неясен и смутен ответ.
«Заколдованная, темная любовь» в этом стихотворении толкуется именно как
нечто гадательное, неясное и непостижимое для самих героев; соответственно,
ни о каком общении героев не может быть и речи («Одинокий, к тебе
прихожу…», 1901). «Ты горишь над высокой горою, недоступна в своем
терему…» — этот зачин развернут далее и во всем стихотворении на теме
«недоступности» (1901). Непостижимость героини для героя, с резко
выраженной темой «ожидания встречи», составляет существеннейший
сюжетный мотив и в стихах 1902 г., являющихся центральными для всей темы
Прекрасной Дамы. Герой ждет встречи, но что она несет — не знает:
Растут невнятно розовые тени,
Высок и внятен колокольный зов,
Ложится мгла на старые ступени…
Я озарен — я жду твоих шагов.
Такова концовка стихотворения «Бегут неверные дневные тени…» (январь
1902 г.), а в концовке знаменитого стихотворения «Вхожу я в темные храмы…»
(октябрь 1902 г.), по справедливости наиболее ценимого читателем из всего
блоковского первого тома, еще определеннее выражена отдаленность и
непостижимость для героя его Дамы:
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая — Ты
В стихотворении «Когда святого забвения…» (май 1902 г.) у героя и героини
совсем разные «мечты» и «песни»:
Ты смотришь, тихая, строгая,
В глаза прошедшей мечте.
Избрал иную дорогу я, —
Иду, — и песни не те
И, наконец, там, где рисунок отношений строится «фабульно» (что в целом
является характерным для стихов из «Неподвижности» — здесь берется только
более резкий образец: стихотворение конца 1902 г.), особенно отчетливо видно,
что разнонаправленность образов героя и героини есть коренная,
основополагающая особенность всего этого лирического сюжета в целом:
Я искал голубую дорогу
И кричал, оглушенный людьми
Подходя к золотому порогу,
Затихал пред Твоими дверьми.
Проходила Ты в дальние залы,
Величава, тиха и строга
Я носил за Тобой покрывало
И смотрел на Твои жемчуга.
Герой предан героине безраздельно — и как раз это острее всего обнаруживает,
насколько она отлична от него, как он далек от нее.
В стихах раздела «Неподвижность» неслиянность героев и общего
лирического потока стихотворения ощущается гораздо резче, чем в
анализировавшихся выше совсем ранних блоковских вещах. Происходит это
потому, что гораздо большей определенностью, четкостью отличаются сами эти