— Во! — чёрт восторженно вытянул паспорт.
В глазах Вани читался испуг, он быстро дышал и цеплялся руками за матрас.
— Теперь я гражданин! — задрав нос, произнёс чёрт и, простив молчание напуганного хозяина палаты, сел возле его ног. Он уставился в стену и взял паузу. Впрочем, недолгую:
— Ты точно так же сидел в прошлый раз. Не надоело? Изображаешь неистовый испуг. А мне все непонятно одно: что вызывает в тебе страх? Если раньше я пугал тебя, то сейчас появился в человеческом, приличном для тебя обличии. Я сижу рядом, спокоен, лишь разговариваю, а ты уставился и молчишь, — слышалась обида провинившегося ребёнка, который, как бы ни обращался к родителями, ничего не слышал от них в ответ. — Попробовал бы хоть осмыслить, почему реагируешь одинаково.
— Ты приходишь меня мучить, — сквозь зубы проговорил Ваня.
— Я прихожу, потому что ты этого хочешь, — чёрт остановил холодный взгляд на лице пациента. — Ты думаешь обо мне в течение года, в деталях воображаешь моё появление за неделю до Рождества, а когда остаётся день, рвёшь волосы и бьешься головой, потому что только так можно избавиться от мыслей. Я же твой самый желанный гость, как мне не приходить?
— Мысли не материальны — ясно любому идиоту.
— Объясни мне как не любому идиоту.
Ваня осмелел, встал и медленно пошёл к окну:
— Я скажу десять, сто, тысячу раз, что решётки исчезнут, встану на колени и буду молиться о свободе, но ничего не изменится — я останусь душевнобольным, у которого произошёл припадок и который теперь обивает лоб о белый кафель в надежде, что всё вокруг исчезнет.
— Почему тогда твои молитвы работают со мной?
— Ты проекция моего искаженного болезнью сознания, тревожная галлюцинация и только, — Ваня совсем окреп, говорил уверенно. — Ты исчезнешь, если я сделаю усилие над собой.
Чёрт встал, и его тело показалось ещё длиннее, будто достигало потолка. Его взгляд тяжело падал на Ваню, мелкую фигуру в белых тряпках, и на мгновение в его глазах что-то блеснуло. Слеза ли это, или свет окрасил серый колодец — было неясно.
— Я пойду, — чёрт отвернулся и направился к двери. И он бы ушёл, если бы не Ваня, подбежавший к нему:
— А теперь я прошу не покидать меня.
— Определись наконец: реальность или проекция, — чёрт осмотрел Ваню как раба и потянулся к железному прямоугольнику.
— Нет! Ты не уйдёшь! — тот вцепился в чёрный пиджак, до которого доставал только вытянутыми руками. Ваня забыл о тревогах, панике и страхе: он хотел говорить.
— Медсестры меня тоже видели, как ты мог убедиться по крику. Напомню, они не душевнобольные. Прекрати сомневаться в реальности мира, в котором существуешь. Это жалко и противоречит тебе же: ты то говоришь, что декорации не падут, ведь нет никаких декораций, то мыслишь в категории «реально или нереально»; ты уверен, что мир существует только в твоем сознании, но слышал, как кричали медсестры, не имеющие никакого отношения ни к тебе, ни к сознанию, ни к твоей придуманной реальности. Ты хочешь оказаться в пустоте, но не можешь этого принять, — Ваня отрицательно затряс головой, а чёрт продолжил. — Хочешь, ведь там не будет ни страданий, ни боли, ни отчаяния. А я тебе сразу скажу: пустота доступна только после смерти, и там невообразимо пусто, нет места даже для таких малозначительных явлений, как твоё сознание и сознания миллионов подобных тебе несчастных философов.
Чёрный пиджак пропал из рук, Ваня стоял на коленях прямо перед дверью и не понимал, снится ли ему эта ночь, или всё происходит наяву. Его тело застыло, как статуя, только глаза порой на секунду смыкались, и в темноте появлялся чёрт, то спокойный, то яростный. Больной вернулся в постель к утру, накрылся холодным от недавно высохших слёз одеялом, сомкнул глаза и, убедившись, что гость не явится вновь, уснул.
Конец