– К вам можно подсадить посетителей? – ко мне подошел администратор, рядом с которым стояла семейная пара. Кольца на руках, причем на левых, как принято у американцев и европейцев. И мужчина, и женщина очень похожи друг на друга. Лощеные, с седыми волосами, лет шестидесяти.
Я жестом показал, что присесть можно – свободных столиков в баре уже не было совсем.
Оба поздоровались по-немецки, сразу закурили. Вот не выношу, когда смолят в ресторанах. Мало, что сам пропахнешь табаком, так еще и еда в рот не лезет. Впрочем, тут это сейчас обычное дело. Пепельницы есть везде, разрешения спрашивать не надо. Дымят почти все. Даже женщины.
– Найн шпрехен зи дойч, – коряво произнес я. Надо же как-то начинать разговор. Уходить сразу не хотелось – рыжеволосая не отпускала меня. Манила. Так и хотелось следить за ее плавными движениями в танце.
– А по-английски вы говорите? – нарушила молчание иностранка на языке Туманного Альбиона. Ее муж тем временем делал заказ официанту. И похоже, тот вполне понимал его немецкий.
– Говорю.
– Можно узнать, почему вы в камуфляжной форме? Это так необычно!
– Местный охранник, – пошутил я. – Николас.
– София Лосте, очень приятно. Я вас где-то видела!
– У меня очень распространенный тип лица.
– На охранника вы не похожи!
Мужчина тем временем закончил делать заказ, на неплохом английском представился Иоганном.
– Вы по делам приехали в Союз или как туристы?
– Мы приезжали навестить могилу нашего сына. И решить вопрос с нашей внучкой.
София сжала губы, в глазах Иоганна поселилась боль.
– Вы же немцы?
Дополняя друг друга, пара рассказала свою историю. Иоганн и София были из числа левых активистов из Саарской области, которая в массе была населена немцами, но после Первой мировой войны и поражения Германии управлялась Лигой Наций[1]. В тридцатые годы немцы потребовали провести референдум о принадлежности Саара среди его жителей, и большинство проголосовало за Германию. Штурмовики начали репрессии среди леваков, шла охота и за семейством Лосте. У пары был сын-подросток Губерт. Скрываться с ним было тяжело.
Пара попросила советского журналиста Михаила Кольцова, который знал их многие годы, спрятать Губерта в Союзе. Тот согласился. Десятилетнего Лосте в 1933 году привезли в СССР.
Паренек нахватался левых взглядом от родителей, даже дрался со скаутами – Кольцову пришла в голову идея раскрутить «немецкого пионера». Встречи со знаменитостями, фотографии в газетах, лекции об угнетенном положении трудящихся в Европе. Нацизм уже пер как танк – такая пропаганда была актуальна и понятна, тем более по итогам поездок по СССР Кольцов с любовницей написали под именем паренька книгу «Губерт в стране чудес». Как «немецкий пионер» увидел Советский Союз и полюбил его.
А вот дальше дела не задались. Биологические родители планировали отдать Губерта в Союз на пару лет, пока не определится подвешенное состояние Саара, но в итоге подросток угодил в самое пекло тридцатых. Репрессии, культ личности… Сначала Губерт жил в квартире Кольцова. Но того арестовали как врага народа, троцкиста и члена террористической организации. Как только журналист отправился в тюрьму, пропагандистская машина потеряла к нему интерес. Парня перестали звать на встречи с трудящимися, пионерами, а после начала войны вообще отправили на спецпоселение в Казахстан, где он вынужден был работать пастухом.
– Наш сын катился по наклонной… – тяжело вздохнула София. – Два раза попадал в тюрьму.
– Мы искали его через Красный Крест, – добавил Иоганн. – Нашли. Но въезд нам разрешили только после смерти Сталина.
– Николас, я вас узнала! Вы Орлов, русский спецназовец. О вас писала западногерманская пресса!
Я мысленно застонал. Надеюсь, не с той морской фоткой? Это все плохо кончится!
– Сначала я хочу услышать финал этой истории! – отмазался я.
– Ну слушайте… – теперь вздохнул Иоганн.
После войны семья Лосте оказалась на территории нынешней ФРГ. Иоганн занялся бизнесом, стал разрабатывать и торговать медицинским оборудованием. Левацкими идеями он переболел, стал буржуа. Разбогател. У пары родились еще несколько детей.
– Губерт был нашей многолетней болью… – София промокнула глаза салфеткой. – Сколько писем мы написали в ваш ЦК и даже в Политбюро! Самому Хрущеву. Все, что нам разрешили – увидеться с ним в Симферополе. Он в сорок лет выглядел как старик, ему диагностировали рак легких. Ехать в ФРГ не захотел – в Крыму у него была семья.
1