С этими словами Джонатон перестал моргать и уставился на Рейнольдса.
— Вы уходите с ними?
— Нет, — сказал Рейнольдс. — Я хотел бы еще поговорить с вами наедине, если можно.
— Да, конечно, — сказал Джонатон.
Несколько визитеров возмутились и стали что-то высказывать Келли с О'Харой, но ничего не смогли сделать. Один за другим люди утянулись из переговорного зала в коридор. Последней вышла Келли.
— Не валяй дурака, — предостерегла она.
— Не буду, — сказал Рейнольдс.
Когда люди удалились, Джонатон позвал Рейнольдса в другое помещение. После непродолжительного перехода они оказались в той комнате, где всегда проводили встречи ранее. Джонатон, словно исполняя ритуал, проследовал к дальней стене и замер там в прямой позе. Рейнольдс улыбнулся ему.
— Благодарю, — сказал он.
— Не за что.
— За то, что солгали им. Я опасался, что их тупость возмутит вас. Я полагал, вы навешаете им лапши на уши в ответ, нагромоздите неправдоподобные вымыслы и тем оскорбите. Я недооценил вас. Вы очень хорошо справились.
— Но вы хотели о чем-то поговорить со мной наедине?
— Да, — сказал Рейнольдс. — Возьмите меня с собой.
Джонатон, как обычно, никак не отреагировал, но долгое время хранил молчание.
Потом наконец отозвался:
— Почему вы просите о подобном? Мы никогда не вернемся.
— Мне плевать. Я вам уже говорил. Я нетипичен для своей расы. Нет мне счастья здесь.
— Но разве можете вы считаться типичным среди нас? Разве обретете вы счастье среди нас?
— Не знаю. Но попробую.
— Невозможно, — ответил Джонатон.
— Но... но почему?!
— Потому что у нас нет ни времени, ни возможности возиться с вами. Наша миссия — отчаянная. За время нашего отсутствия родную планету могло обуять безумие. Необходимо спешить. Времени в обрез. Вы ничем не поможете нам. Сожалею, но вы сами знаете, что я прав.
— Я ведь научился разговаривать со звездами.
— Нет, — ответил Джонатон. — Не научились.
— Но я же говорил.
— Верньян говорил. Без него не смогли бы.
— Ответ окончателен? Больше мне не к кому обратиться? А капитан?..
— Я капитан.
Рейнольдс кивнул. Все это время он таскал за собой чемоданчики и коробки, а теперь придется отволочь их обратно. Домой? О нет, только не домой. На Луну.
— Вы не могли бы проверить, оставлен ли для меня челнок? — спросил он.
— Да, минуточку.
Джонатон грациозно удалился в коридор. Рейнольдс развернулся и стал оглядывать стены. Под его взглядом радужные узоры, казалось, снова затанцевали, начали кружиться и танцевать по собственной воле. Он почувствовал грусть, но не тоску. Скорей пустоту и одиночество. Пустота так долго была частью его, что он почти перестал осознавать ее присутствие. Но теперь осознал опять. Он понимал, не всегда отдавая себе в том отчет, что последние десять лет жизни провел в тщетных попытках заполнить эту пустоту. И даже больше, если так прикинуть: вероятно, всю жизнь он положил на поиски момента подлинной целостности. Лишь дважды приближался он к этому ощущению вплотную. В первый раз это с ним случилось на Марсе. Там он остался жив и наблюдал, а другие погибли. Там он не был одинок и не чувствовал опустошенности. Во второй раз — в этой самой комнате, с Верньяном. Лишь дважды за всю жизнь соприкасался он с истинным знанием, самую чуточку. Дважды за пятьдесят восемь нескончаемо долгих лет. Произойдет ли это снова? Когда? Как?
Джонатон вернулся, задержавшись на пороге.
— Пилот там, — сообщил он.
Рейнольдс направился к двери, готовый к отбытию.
— Вы по-прежнему намереваетесь посетить наше Солнце? — спросил он.
— О да. Мы будем продолжать поиски, попытки. Нам больше ничего не остается. Вы ведь не верите, даже после того, что показал вам Верньян: не верите, Рейнольдс, да? Я вас понимаю. Все мы... даже я... иногда сомневаемся.
Рейнольдс вышел в коридор и двинулся дальше. За спиной раздались быстрые шаги; он обернулся и увидел, что Джонатон идет следом. Он подождал чужака, и они пошли рядом. В узком коридоре им едва хватило места.
Рейнольдс не пытался продолжать разговор. Насколько он понимал, за краткое оставшееся им время разговаривать было не о чем. Лучше промолчать, рассудил он, нежели сказать слишком мало.
Воздушный шлюз был открыт. За ним Рейнольдс увидел прильнувший к потрепанному корпусу звездолета челнок.
Говорить было не о чем. Развернувшись к Джонатону, он произнес: