Дергунчик инспектирует горный оборонительный пояс, — сказал Тесть. — Но его мнение и так известно. Боится за армию, как будто это его собственная армия…
Да, — сказал Папа. — Горы — это серьезно… Шурин, это ты мне говорил, что в Гвардии обнаружили горского шпиона?.. Да, господа мои, Север — Севером, а на востоке висят еще горы, а за горами океан… С Севером мы как-нибудь управимся… воевать хотите — что же, можно и повоевать, хотя… На сколько нас хватит, Странник?
Дней на десять, — сказал Странник.
Ну что же, дней пять-шесть можно повоевать…
План глубокого вторжения, — сказал Тесть, — предусматривает разгром Хонти в течение восьми суток.
Хороший план, — сказал Папа одобрительно. — Ладно, так и решим… Ты, кажется, против, Странник?
Меня это не касается, — сказал Странник.
Ладно, — сказал Папа. — Побудь против… Что ж, Деверь, присоединимся к большинству?
А! — сказал Деверь с отвращением. — Делайте как хотите… Революции он испугался…
Папа! — сказал Свекор торжественно. — Я знал, что ты будешь с нами!
А как же! — сказал Папа. — Куда я без вас?.. Помнится, были у меня в Хонтийском генерал-губернаторстве какие-то рудники… медные… Как они там сейчас, интересно?.. Да, Умник! А ведь, наверное, надо будет организовать общественное мнение. Ты уже, наверное, что-нибудь придумал, ты ведь у нас умник.
Конечно, Папа, — сказал Умник. — Все готово.
Покушение какое-нибудь? Или нападение на башни? Иди-ка ты прямо сейчас и подготовь мне к ночи материалы, а мы здесь обсудим сроки…
Когда дверь за Умником закрылась, Папа сказал:
Ты что-то хотел сообщить нам о Волдыре, Странник?
Часть третья
ТЕРРОРИСТ
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сопровождающий негромко сказал: «Ждите здесь» — и ушел, скрылся между кустами и за деревьями. Максим сел на пенек посередине полянки, засунул руки глубоко в карманы брезентовых штанов и стал ждать. Лес был старый, запущенный, подлесок душил его, от древних морщинистых стволов несло трухлявой гнилью. Было сыро. Максим ежился, он чувствовал дурноту, хотелось посидеть на солнышке, погреть плечо. В кустах неподалеку кто-то был, но Максим не обращал внимания — за ним следили от самого поселка, и он ничего не имел против. Странно было бы, если бы они поверили сразу же.
Сбоку на полянку вышла маленькая девочка в огромной залатанной кофте и с корзинкой на руке. Она уставилась на Максима и так, не отрывая от него любопытных глаз, прошла мимо, спотыкаясь и путаясь в траве. Какой-то зверек вроде белки мелькнул между кустами, взлетел на дерево, глянул вниз, испугался и исчез. Было тихо, только где-то далеко стучала неровным стуком машина — резала тростник на озере.
Человек в кустах не уходил — буравил спину недобрым взглядом. Это было неприятно, но надо привыкать. Теперь всегда будет так. Обитаемый остров ополчился на него, стрелял в него, следил за ним, не верил ему. Максим задремал. Последнее время он часто задремывал в самые неподходящие моменты. Засыпал, просыпался, опять засыпал. Он не пытался с этим бороться: так хотел организм, а ему виднее. Это пройдет, только не надо сопротивляться.
Зашуршали шаги, и сопровождающий сказал: «Идите за мной». Максим поднялся, не вынимая рук из карманов, и пошел за ним, глядя на его ноги в мягких мокрых сапогах. Они углубились в лес и принялись ходить, описывая круги и сложные петли, постепенно приближаясь к какому-то жилью, до которого от полянки напрямки было совсем близко. Потом сопровождающий решил, что он достаточно запутал Максима, и полез напрямик через бурелом, причем, как человек городской, производил много шума и треска, так что Максим даже перестал слышать шаги того человека, который крался следом.
Когда бурелом кончился, Максим увидел за деревьями лужайку и покосившийся бревенчатый дом с заколоченными окнами. Лужайка заросла высокой травой, но Максим видел, что здесь ходили — и совсем недавно, и давно. Ходили осторожно, стараясь каждый раз подойти к дому другим путем. Сопровождающий открыл скрипучую дверь, и они вошли в темные затхлые сени. Человек, который шел следом, остался снаружи. Сопровождающий отвалил крышку погреба и сказал: «Идите сюда, осторожнее…» Он плохо видел в темноте. Максим спустился по деревянной лестнице.
В погребе было тепло, сухо, здесь были люди, они сидели вокруг деревянного стола и смешно таращились, пытаясь разглядеть Максима. Пахло свежепогашенной свечой. По-видимому, они не хотели, чтобы Максим видел их лица. Максим узнал только двоих: Орди, дочь старой Илли Тадер, и толстого Мемо Грамену, сидевшего у самой лестницы с пулеметом на коленях. Вверху тяжело грохнула крышка люка, и кто-то сказал:
— Кто вы такой? Расскажите о себе.
— Можно сесть? — спросил Максим.
— Да, конечно. Идите сюда, на мой голос. Наткнетесь на скамью.
Максим сел за стол и обвел глазами соседей. За столом, кроме него, было четверо. В темноте они казались серыми и плоскими, как на старинной фотографии. Справа сидела Орди, а говорил плотный широкоплечий человек, сидевший напротив. Он был неприятно похож на ротмистра Чачу.
— Рассказывайте, — повторил он.
Максим вздохнул. Ему очень не хотелось начинать знакомство прямо с вранья, но делать было нечего.
— Своего прошлого я не знаю, — сказал он. — Говорят, я горец. Может быть. Не помню… Зовут меня Максим, фамилия — Каммерер. В Гвардии меня звали Мак Сим. Помню себя с того момента, когда меня задержали в лесу у Голубой Змеи…
С враньем было покончено, и дальше дело пошло легче. Он рассказывал, стараясь быть кратким и в то же время не упустить то, что казалось ему важным.
— …Я отвел их как можно дальше в глубь карьера, велел им бежать, а сам не торопясь вернулся. Тогда ротмистр расстрелял меня. Ночью я пришел в себя, выбрался из карьера и вскоре набрел на пастбище. Днем я прятался в кустах и спал, а ночью подбирался к коровам и пил молоко. Через несколько дней мне стало лучше. Я взял у пастухов какое-то тряпье, добрался до поселка Утки и нашел там Илли Тадер. Остальное вам известно.
Некоторое время все молчали. Потом человек деревенского вида, с длинными волосами до плеч, сказал:
— Не понимаю, как это он не помнит прошлой жизни. По-моему, так не бывает. Пусть вот Доктор скажет.
— Бывает, — коротко сказал Доктор. Он был худой, заморенный и вертел в руках трубку. Видимо, ему очень хотелось курить.
— Почему вы не бежали вместе с приговоренными? — спросил широкоплечий.
— Там оставался Гай, — сказал Максим. — Я надеялся, что Гай пойдет со мной… — Он замолчал, вспоминая бледное, потерянное лицо Гая, и страшные глаза ротмистра, и горячие толчки в грудь и в живот, и ощущение бессилия и обиды. — Это, конечно, была глупость, — сказал он. — Но тогда я этого не понимал.
— Вы принимали участие в операциях? — спросил позади грузный Мемо.
— Я уже рассказывал.
— Повторите!
— Я принимал участие в одной операции, когда были захвачены Кетшеф, Орди, вы и еще двое, не назвавших себя. Один из них был с искусственной рукой, профессиональный революционер.
— Как же вы объясняете такую поспешность вашего ротмистра? Ведь для того, чтобы кандидат получил право на испытание кровью, ему нужно сначала принять участие по меньшей мере в трех операциях.
— Не знаю. Я знаю только, что он мне не доверял. Я сам не понимаю, почему он послал меня расстреливать…
— А почему он, собственно, стрелял в вас?
— По-моему, он испугался. Я хотел отобрать у него пистолет…
— Не понимаю я, — сказал человек с длинными волосами. — Ну, не доверял он вам. Ну, для проверки послал казнить…
— Подождите, Лесник, — сказал Мемо. — Это все разговоры, пустые слова. Доктор, на вашем месте я бы его осмотрел. Что-то я не очень верю в эту историю с ротмистром.