— Облегчение, — произнёс Андрей.
— Почему?
— Я знал, что ей так будет лучше.
— Но ведь тебе лучше не стало.
— Мне стало лучше от мысли, что она ушла по своей воле. Что никто за неё не решал.
— Если бы не тот урод, она была бы жива.
— Да, но мы ведь не можем ничего исправить. Лучшее, что я мог для неё сделать – помочь исполнить её волю. Ведь если бы я поступил как эгоист, заставил бы её жить только ради себя, она никогда бы меня не простила.
Я задумалась. Представила, что такое могло случиться со мной. Предпочла ли я жить, будучи привязанной к инвалидному креслу? Нет, не думаю. Осмелилась бы что-то предпринять и уйти из жизни? Возможно. Но только вряд ли бы я смогла просить об этом единственного близкого человека.
— Ты не поедешь навещать мать в колонию, так ведь? — неожиданно спросил Андрей, я на него покосилась.
— Я не могу, — мы остановились у светофора, рядом с нами встала женщина с коляской.
— Почему?
— С ней я не могу забыться.
— Она будет тебя ждать.
— Я знаю.
Девочка в коляске, наблюдающая всё время за нами, улыбнулась, я улыбнулась ей в ответ.
— Будет звонить.
Я кивнула, загорелся зелёный.
— В суде я подумала, что мне бы хотелось видеть её рядом. Я хотела, чтобы она, как и раньше, была свидетелем всех моих важных событий. Но когда мы остались с ней наедине, я поняла, что она будет вечным напоминанием о той ночи. Я не виню её, но и не могу видеть.
— Я тоже иногда не мог смотреть на свою мать, — сказал Андрей, мы прошли мимо киоска «Роспечать», я вдохнула поглубже, чтобы учуять аромат свежих газет, а точнее типографской краски. — Она была сложным человеком.
— Она тебя любила?
— Думаю, да, но своей особенной любовью. Она порой была жестокой, но и я не был лучшим сыном.
— А отец? Мне он показался хорошим человеком.
— Так и есть, просто он не был счастлив, пока был молод. А теперь вся его радость – это внуки и шахматы с другом по выходным.
— Значит, у тебя никого нет?
— У меня была Женя, теперь есть ты.
Не ответив, я взяла Андрея за руку, он сжал мои пальцы, словно благодарил за поддержку или за то, что я просто была рядом.
— Тебе нужно жениться, — улыбнулась я, Андрей, пусть и пытался сдержаться, улыбнулся в ответ. — Ты ведь встречался с этой учительницей из лицея, что случилось?
— Да ничего особенного. Я ей надоел. И зачем мне вообще жениться на первой встречной?
— Ты бы отлично подошёл Кате. Но у неё прицеп и конченный муж, — усмехнулась я, но не от того, что ситуация была весёлой, а от того, что я ничего не могла сделать, чтобы изменить её.
Июнь.
Чем дольше мы находились в Европе, тем больше я ощущала свою прежнюю жизнь ничтожной и ограниченной. Я оборачивалась на свободолюбивых итальянок, которые, с сигареткой в руке, проходили мимо и что-то живо обсуждали. Я смотрела на местных подростков, которые не знали серости моего мира и никчёмности жизни.
В Испании я наслаждалась открытостью местных. Злилась на их громкую манеру разговаривать, а на третий день прибывания кричала сама, не опасаясь осуждения. Мы с Андреем выучили пару фраз, но всё равно переходили на английский всякий раз, когда с нами пытались заговорить местные.
Во Франции я почувствовала острую необходимость исследовать. Всю неделю, что мы здесь были, я будила Андрея в шесть утра и мы шли на поиски места для завтрака. Каждый раз это должно было быть что-то новое, то, что я никогда не смогу попробовать дома. Я хотела увезти из этой поездки самые разные воспоминания и эмоции. Запоминала вкус крем-брюле, ведь в моём мире – это мороженое в вафельном стаканчике. Не брезговала стоять в очередях на воскресном рынке, только ради того, чтобы попробовать реблошон, лососёвый паштет или каштановое варенье.
В Португалии я поняла, что отдала бы всё на свете за возможность жить на берегу океана. На время нашего прибытия Андрей арендовал машину, и мы ездили по побережью, ночуя в рыбацких деревушках и завтракая паштел-де-ната. Спали в доме с протекающей крышей в горах. Купались в океане. Жарили на углях сардины.
Последнюю неделю в Турции я горевала из-за конца путешествия, но радовалась изобилию котов и прогулкам по Босфору. Воображала себя Хюррем-султан, пока ходила по коридорам дворца Топкапы. Пила чай из армудов и, кажется, полюбила пахлаву. Хотя, к чёрту пахлаву! В это поездке я поняла одно: я полюбила свою жизнь.
Говорят, что всякая любовь должна быть безусловной. Что, если тебя спросят: «За что ты любишь своего близкого или родного человека?», ты должен ответить: «Не знаю». Ведь как можно любить за что-то? За цвет глаз или за улыбку? А можно ли вообще любить человека за его качества или за внешность? Наверное, такая любовь — любовь с условиями. Ведь родитель любит своего ребёнка за то, что он существует. Я люблю Машу и Валеру за то, что они просто есть, но Андрея я люблю не за это. Если бы кто-нибудь меня спросил: «За что ты его любишь?», я бы не раздумывая ответила: за то, что он спас меня.