Вид её, к слову, был аналогичным — очень измотанным. Бабушка была низкой женщиной в теле с голубыми глазами-бусинками. Щёки её впали, шея обвисла. Её волосы давно поседели, но она, не смирившись с этим, осветлялась в привычный платиновый блонд.
Стоя у обеденного стола, бабушка нарезала солёные огурцы для оливье и осматривала мою одежду. Я, дабы не раздражать её лишний раз, оделась скучно и невзрачно: чёрные джинсы скинни и свободный свитер.
— Есть хочешь?
Если мой внешний вид обсуждать не стала и сразу спросила про еду, значит, я не прогадала с выбором одежды на вечер.
— Я потерплю до пяти. Поем со всеми.
— Худющая, — негодовала бабушка, качая головой. — Мать совсем спилась и не кормит?
— Кормит, — вздохнув, я села на стул рядом и взяла с разделочной доски дольку огурца. — А я всегда такой была, если ты забыла.
— Ты мне характер свой не показывай, матери показывать будешь. Что люди подумают, увидев тебя? — продолжила возмущаться она, в упор не слыша моих слов. — Что скажут?
— А где Катя?
— В погреб за картошкой пошла. Ты давай пока яйца почисть, надо их паштетом из шпрот нафаршировать.
— Хорошо.
Смысла спорить и что-то объяснять этому человеку не было. Её невозможно было переубедить. Дожевав огурец, я начала делать то, что велели. Затем, по тому же приказу бабушки, вымыла посуду, а когда пришла Катя, мне было сказано чистить картошку.
— Что с рукой? — спросила тётя, и этот вопрос меня даже немного удивил.
Кроме неё никто и не заметил мою перебинтованную руку. Бабушка, услышав наш разговор, обернулась.
— В волейбол на физкультуре неудачно сыграла, — соврала я.
— Ничего серьёзного?
— Всё хорошо.
Ближе к пяти меня отправили накрывать на стол, наказав быть предельно аккуратной с хрусталём и советским сервизом. Расставляя тарелки, я буквально не дышала над ними. Следом пошли блюда с салатами, бутербродами и прочими закусками, графин с вишнёвым компотом, плетёная корзинка хлеба. Алкоголь дед взял на себя: не доверил мне свои настойки и вино.
За все те два часа, что я пробыла в доме отца родителей, мне даже не позволили присесть. Сейчас, когда первые гости ещё не начали приходить, я смогла выгадать момент и уйти в комнату, в которой когда-то, детьми, жили мой отец и Катя. Там был телевизор, но самое главное — там была гитара. Сейчас играть я не могла: Андрей Игоревич строго-настрого запретил мне нагружать руку. Бросив мрачный от безвыходности взгляд на стену, где, на ковре, висела отцовская гитара вся в выцветших наклейках, я упала в кресло и принялась смотреть «СТС». Шёл показ «Гадкого я» — не самый лучший вариант, но выбор каналов тут был не особо богатым.
— Хватит тут прохлаждаться, — сердитым тоном бросила бабушка, заглянув в комнату. — Иди гостей встречай.
Сдержав в себе желание закатить глаза, я, как безвольная тряпка, повиновалась приказу бабушки. Всех приглашённых на этот праздник я знала: ближайшие родственники и старые друзья семьи. Всего пришло одиннадцать человек, и каждый из них посчитал своим долгом дать свой комментарий про мой «изнеможённый внешний вид», будто бы мне было дело до их мнения.
— Знаете, это мода сейчас такая у молодёжи, — говорила Дарья Павловна, что была свекровью Кати, — как это называется, — задумалась она. — Анорексия, вот! Девочки мучают себя голодом, вызывают насильно рвоту. Некоторые даже пьют слабительные. Я в журнале читала.
За этим последовал возглас удивления, смешанного с негодованием. Все покосились на меня, и я застыла с куриной ножкой у рта.
— А по-моему, у неё всё хорошо с аппетитом, — сказала Катя.
Спасибо тебе, спасительница! Я отблагодарила её взглядом и продолжила дальше молча есть свои салаты. Из-за стола мне выйти не позволили, — немаленькая уже, надо сидеть со всеми — поэтому до конца вечера я слушала такие «интересные» разговоры ни о чём и наблюдала пьяненькие танцы под Верку Сердючку и Игоря Николаева.
Когда на улице стемнело, а гости, уже совсем «готовые», доели все блюда со стола, мы с Катей начали убирать грязные тарелки.
— Подожди, — шёпотом остановила меня Катя на пути из кухни в зал.
Протерев руки полотенцем, она, опасливо оглядываясь, вышла в коридор к своей сумке. Секунда шуршания, и вот она возвращается и засовывает мне в кулак какие-то бумажки.
— Кать, — вздохнула я, увидев две пятитысячные купюры.
Катя была домохозяйкой. Она зависела от мужа и сама только подрабатывала пошивом бальных платьев. Я понимала, что эти деньги она заработала ночью, ведь шить в другое время ей не позволяли её дети и другие домашние обязанности.