— Представляю. Я всю жизнь мотался по коммуналкам с матерью и по общагам. Из-за её пьянок мы не задерживались нигде дольше двух месяцев.
Только мы приближаемся к двери, я уже вижу, что что-то не так: ручка слегка вывернута вверх, сама дверь приоткрыта на маленькую щелку. Очевидно, произошла какая-то дикая попойка с последствиями. В этот момент я понимаю, что взять с собой Стаса было отличной идеей.
— У вас всегда так? — спрашивает он, но тон его абсолютно спокоен: вот оно, взаимопонимание без слов и осуждения.
— Двери обычно запирают, — ответила я, с опаской входя в квартиру.
Внутри стоит затхлый запах. Нельзя сказать, что в другие дни здесь благоухает розами, но и тухлятиной не воняет. Водкой — да, тухлятиной — никогда. Всё это, если меня не пугает, то настораживает точно.
— Я как будто в детство вернулся, — почему-то шепчет Стас у меня за спиной, пока мы идём по коридору к кухне. — Пахнет борщом, который мать по пьяни варила из тухлой капусты. Мы с Максом после него долго не слезали с сортира.
Невольно усмехаюсь на это, хотя и жалею Стаса глубоко в душе так же сильно, как жалею себя.
При входе в кухню перед нами открывается картина, которая всё объясняет: на столе и тумбах стоят тарелки с остатками заплесневелой жареной картошки и рыбы, над которыми роятся мухи. На полу валяются разбитые стаканы и бутылки. Стулья повалены.
Моим лёгким катастрофически не хватает кислорода. От запаха меня тошнит. Вид кухни злит. Мне остаётся только гадать о том, что вообще могло здесь произойти.
Резко развернувшись, пролетаю мимо Стаса, едва не сбив его с ног. Что-то внутри мне подсказывает, что мать дома. В спальне. Отсыпается. Так и есть. Залетаю в её комнату и нахожу мать в кровати, но её состояние в миг отгоняет от меня даже малейшее чувство злости.
Все её руки покрыты тёмными синяками. На лице, под носом, засохла кровь. Другой синяк уже посерьёзнее украшает её щёку. Её ночнушка порвана по шву подмышкой. Волосы сбились в клоки.
При виде меня её безжизненное лицо озаряет слабая улыбка. Сколько она так пролежала не знаю. На вскидку — дня два. Точно дело рук этого урода. Он и раньше пиздил её, но, чтобы так сильно… такого прежде не было.
— У тебя сотрясение? — спрашиваю я, наклонившись ближе к её бледному лицу.
— Нет, — хрипит мать, делая безуспешные попытки сесть, но я останавливаю её.
— Он бил тебя по голове?
— Он меня не бил.
— Хватит, — сквозь зубы произношу я. — Отвечай на мои вопросы. Он бил тебя по голове? Или ты падала и ударялась головой?
— Нет. Только по носу. И, — начинает она, но замолкает, словно подыскивая слова, — и по животу.
Я твёрдо киваю. Меня разрывает от злости одновременно к ней, и к этой мрази, которая бросила мать в таком состоянии, не говоря уже том, что стала причиной этого самого состояния.
— Я схожу за льдом и обезболивающее принесу, — говорю я как можно спокойнее, сдерживая себя от агрессии и расспросов.
По дороге на кухню меня останавливает Стас. Я замечаю в его руках ведро с мыльной водой и тряпку — вот же добрая душа — но, переведя взгляд на другую его руку, вижу кое-что более шокирующее того погрома на кухне и избитой матери в спальне.
— Смотри, — говорит Стас, протягивая мне положительный тест на беременность.
В этот момент меня озаряет. Вот в чём дело. Выродок банально не хотел незапланированное потомство, поэтому и решил сделать аборт своими руками. Хэнд мэйд блять в стиле пропитого в хлам быдлана. Какая же тварь.
— Выкинь его, — отвечаю я.
— Слушай, тут рядом строительный, кажется, был, давай я сбегаю пока, куплю новую ручку. Не будет же дверь открыта всегда.
— Да, спасибо. Я сейчас тебе денег дам, — говорю я, доставая кошелёк из джинсовки.
— Успокойся, — Стас ловит мою руку в воздухе, но, вдруг от неловкости прикосновения, одёргивает её от меня, как от огня. — Не траться.
Когда Стас уходит, я спешу за льдом на кухню. В морозилке ничего, кроме несчастного пакета с блинчиками, не обнаруживаю — ладно, сойдёт и это. Хорошо, что у меня осталось обезболивающее, которое мне дал Игоревич. Достав пластинку с таблетками, сжимаю губы: я ведь так и не поблагодарила биолога за помощь. Мало того, что он не сдал меня никому в школе, так ещё и позаботился о моей больной руке. Что сделала я? Повела себя, как последняя сука. Становится стыдно, но, вернувшись в комнату матери, о биологе и его благородстве я забываю.
— Выпей, — протягиваю матери две таблетки обезболивающего, и пока она жадно запивает их водой, я присматриваюсь к простыне.