Холодильник не особо балует разнообразием, да и почти все продукты, что в нём есть, были куплены вчера мною. Недолго думая, беру десяток яиц, палку «докторской» и «российский» сыр. Захлопываю холодильник. На полках дверцы зазвенели банки, ударившись друг о друга. Шаркающие шаги за спиной не отвлекают — знаю, что мать встала. Её тяжёлое дыхание заглушает шипение масла на сковороде. Мы не разговариваем, но я и без того понимаю, что ей плохо. Плохо не только от длительной завязки — в её случае два дня — это большой срок, — но и от полученных ударов.
Всё также не оборачиваюсь — не хочу срываться на неё и портить настроение с самого утра. Слышу, как чиркнула спичка. В нос ударил запах дешёвых сигарет. Мать не курила ничего, кроме «Донского табака», от которого у неё быстро осип голос и появились хронический кашель и одышка. Вот и сейчас она после пары затяжек зашлась сухим надсадным кашлем.
Я, не выдержав, наливаю полный стакан воды из графина и ставлю его перед ней.
— Смени сигареты, — бросаю я, вернувшись к яичнице.
— Спасибо, — отвечает мать, опустошая стакан за несколько жадных глотков.
На часах половина восьмого. До выхода время есть, но сбежать мне хочется сейчас. Не хочу смотреть на мать. Говорить с ней нет сил, пусть и жалко её мне, как ни крути. Закончив со своим незатейливым завтраком, ставлю на стол большое блюдо с бутербродами и три тарелки с яичницей.
— Я не хочу есть, — бормочет мать, забирая у меня из рук чай.
— А, ясно, — язвительно усмехаюсь я. — Может, тебе огурчиков солёных принести? Или шпроты в сгущёнке?
— Вер, — вздыхает мать, пряча глаза.
— Что?
— Ты не понимаешь.
— Конечно не понимаю! — срываюсь я. — Посмотри на меня. Посмотри на себя. Куда тебе рожать?
— Так вышло.
— Сегодня же идёшь к гинекологу и узнаёшь про аборт.
— Нет, — отрицательно качает головой мать, окончательно шокируя меня. — Я не буду делать аборт.
— Ладно, — выдыхаю я через рот и сажусь на табурет напротив. — Хорошо. Давай спокойно обсудим. Подумай, что у тебя родится от этого синего пидораса и от твоей шикарной наследственности? Да ты даже сейчас сидишь с сигаретой в зубах и наверняка думаешь, куда бы пойти похмелиться. Этот ребёнок заведомо обречён, а я его воспитывать не буду.
— Я брошу пить, — отвечает мать и тушит сигарету. — И сама воспитаю.
«Я брошу пить», — повторяю про себя я, устав от этой заезженной пластинки. Она бросит. Ну да. Конечно. Который год бросает.
Всё, моё терпение уже на исходе. Вскакиваю с табурета и иду к себе в комнату. В коридоре сталкиваюсь с сонным Стасом.
— Собирайся, — говорю я, не тратя время на объяснения.
Стас ничего и не спрашивает. Молча накидывает свою рубашку, джинсовку. Обувает ботинки. Я же хватаю заранее собранную сумку с вещами и рюкзак. На всякий случай запираю дверь в свою комнату. И с этим мы уходим.
Уже на лестничной клетке Стас останавливает меня, забирая из рук тяжёлую сумку.
— Ты уверена, что тебе стоит её оставлять в таком состоянии? А если этот чувак вернётся, как его там?
— Плевать, — равнодушно отвечаю я и двигаюсь дальше по ступенькам.
— Это не так. — Стас снова останавливает меня, аккуратно взяв за плечо. — Тебе не всё равно. Ты не такая.
— Откуда ты знаешь, какая я? Ты сам бы стал возиться со своей матерью?
— Я и возился с ней, — отвечает Стас, слегка повысив голос. — Я был с ней до конца, несмотря ни на что.
— Молодец. А я тащить это говно на себе не хочу. Можешь осуждать сколько влезет.
— Я не осуждаю. Это твоя жизнь.
Не сказав ничего больше, Стас обошёл меня и двинулся вниз по ступенькам.
— Сумка! — кричу я ему вслед, но он не останавливается.
Ну какого хера?! Зачем я вообще связалась с ним? Бегу теперь, как дура, выкрикивая его имя. И это хорошо, что у подъезда нет пожилого крысиного совета, хотя для них я стала девушкой с низкой социальной ответственностью ещё с появлением в моём гардеробе сетчатых колготок.
***
— И что, он за всю ночь ни разу не приставал? — шепчет мне на ухо Машка спустя два часа после событий утром — моя рыжуля, как всегда, в своём репертуаре.
Мы без особого энтузиазма списываем с доски уравнение с одной переменной, которое уже минут пять не может решить Валерка. В классе горит яркий, довольно неприятный свет. На улице так и не распогодилось. Темно, как вечером. Ненавижу такое время. Жить не хочется, а учиться — тем более.
— Верочка, — громко произносит моё имя математичка, с надеждой в глазах обернувшись на меня. — Выручай своего горе-друга. Где заплутал?