После этих посиделок с биологом стало вдруг как-то тепло. Уютно даже. Мы перешли с яблок на чай с вафлями. Игоревич рассказал про свои лихие студенческие времена, и эти истории мне, как ни странно, было интересно слушать. Хотя больше всего мне было любопытно узнать, почему он бросил работу в больнице и пришёл в наш клоповник. Но биолог молчал как партизан.
— Я расскажу, — ответил он, — только если вы поделитесь историей о случившемся с рукой.
Ага. Хитрый сукин сын. Спешу уже. Только в путь. Не так сильно мне и любопытно, если подумать.
Глава 12
Андрей.
«Если ты не думаешь об этом — это не так уж и важно».
Эти слова я не понимал. Будучи шестилетним ребёнком, я не мог донести до своего незрелого мозга их суть. Я просто не был способен.
Моя мать, несмотря на всю свою статность, красоту и упрямую, непоколебимую волю, была страшным человеком. Она же была самой умной женщиной, что я знал. Пожалуй, в мире не было ни одного вопроса, ни одной задачи, которую она была бы не способна решить. Для меня она была кумиром. Эталоном. Идеалом женщины. Но к другим её достоинствам и порокам добавлялась излишняя горделивость. Лицо она сохраняла, даже когда отец позволял себе ударить её на наших с Борей глазах.
— Мам, тебе больно? — спрашивал маленький я, указывая на кровоподтёк на её губе.
— Если ты не думаешь об этом — это не так уж и важно, — как ни в чём не бывало отвечала она и целовала меня в лоб.
Мать всегда ярко красилась. Подолгу наносила крема и прочие непонятные мне средства на лицо. Особое внимание она уделяла глазам. Свои каштановые волосы она накручивала на бигуди, а лоб прятала за чёлкой. Я постоянно смотрел на неё с застывшим вопросом на губах, который не смел задать. Не потому, что я знал ответ — нет, то было потому, что мать, в отличие от отца, могла ударить больнее. Изощрённее.
Отец был простым человеком. Работягой. Хирургом с самым заурядным умом. От него всегда пахло мылом и спиртом, второе он частенько употреблял внутрь. Он не смог стать великим врачом с говорящим именем. Напротив, в больнице его не ценили. Дома не понимали.
Я был ребёнком тогда. Боялся всего. Не понимал. Боря был старше. Он смотрел на мир другими глазами. Он всегда бросался защищать мать. Кидался в отца книгами. Хватался за ножи. Я же… я только прятался под стол, ожидая конца спектакля, где я и только я был единственным зрителем. Моё участие там и не требовалось. Едва всё затихало, я вылезал, но продолжал наблюдать. Мать, побитая, растрёпанная, со смазанной по щекам помадой, но почему-то довольная, убиралась после ссоры. Отец, потерянный и заплаканный, напивался в своём кабинете. Я снова не понимал. Казалось, что плакать должна была мать. Ведь когда меня маленького наказывали ремнём, я плакал. Боль — равно слёзы, иначе быть никак не могло. Но мать — она и слезинки не проронила. Никогда я не видел её плачущей. И если я спрашивал:
— Тебе не больно?
Мать, сметая на совок разбившуюся чашку, отвечала свою заученную фразу:
— Если ты не думаешь об этом — это не так уж и важно.
***
Самые вкусные в мире драники готовила именно моя мать. Она не тёрла картофель на тёрке — перекручивала его на мясорубке, а в тесто добавляла немного паприки — большая редкость для советской кухни. В нашем доме всегда имелись подобные «изыски». Мой дед, отец матери, возил нам из Сухуми — нынешнего Сухума — кофе, чай «Рица», вино «Лыхны», диковинные специи, орехи, инжир и всё то, что простые советские люди даже не мечтали купить.
Этим утром я проснулся с необычным желанием съесть тарелку-другую драников. Кажется, последний раз я их ел, ещё когда мать была жива: лет девять назад. Мы с Борей гостили у неё на даче. Тогда она ещё могла сама ходить, а сиделка приезжала к ней только на выходных и своим присутствием облегчала её быт — не больше. Мы все сидели за большим круглым столом: Боря закидывал в рот драники вприкуску с ветчиной, я молча помешивал чай и вполуха слушал бессмысленные рассказы матери об очередной соседке, которая раньше всех выкопала картошку. Когда рассказы сменились вопросами о моей личной жизни, я тактично извинился и ушёл в сад за яблоками. Борю подобными расспросами не мучили — мой брат женился в девятнадцать, а в двадцать стал отцом. Он был любимчиком. Защитником. Я — нытиком и социопатом (только лишь по словам матери). Но, кто знает, смотря на себя сейчас, я думаю, что, возможно, она была права.
На сковороде шкварчала уже третья партия золотистых драников. Рядом стояло блюдо, испуская ароматный пар. Я держался: не съел ни единого драника во время готовки. Ждал, когда закончу и уже тогда смогу насладиться желанным кушаньем за чашкой мятного чая.