Когда с небольшим опозданием в класс вошла директор, педсовет начался. Обсуждали успеваемость и дисциплину — ничего нового. Пока отчитывали Аллу Дмитриевну за её неуправляемый шестой класс, я без стеснения продолжал проверять рефераты.
Виталию Фёдоровичу за классное руководство не влетело, попросту потому, что у него этого руководства не было, но вот за порванные маты и протёртые козлы он получил выговор похлеще прочих.
— Ко мне какие претензии? — возмутился он, перебирая в руках связку ключей. — Я из своего кармана должен маты покупать?
— Вы должны следить за учениками в первую очередь, — парировала директор.
— И мячи им не давать на улицу, — добавила Тамара Борисовна. — Штук десять проткнули уже. И спёрли столько же.
Между завучем и физруком завязалась бурная полемика. Немногие учителя, включая меня, встали на защиту Виталию Фёдоровичу.
— Я считаю, — говорила Алла Дмитриевна, — что за спортивный инвентарь отвечает не только Виталий Фёдорович, но и руководство. Я, например, даю школьные словари детям на уроки и если они возвращают их не в самом пристойном виде, то, простите, вина уже не за мной.
— А за кем? — строго спросила директор, нахмурив лоб.
— За тем, кто таких детей в школу принимает.
В классе повисла тишина. Намёк Аллы Дмитриевны поняли все. Директор, поправив пучок на затылке, произнесла:
— Если вас, дорогая Алла Дмитриевна, что-то не устраивает, лицей через дорогу, там контингент получше.
На этом директор перешла к успеваемости. Я готовился попасть под раздачу, однако мои старания с рефератами были оценены руководством. Но за пряником последовал кнут. Хотя, скорее нож в спину.
— Мне тут доложили, Андрей Игоревич, — Тамара Борисовна слегка покраснела и отвела взгляд, — что у вас немного, — завуч кашлянула, подбирая слова, — особые отношения с одной из учениц старших классов.
Я сразу же обернулся на химичку, которая, слегка поджав губы, смотрела прямо перед собой.
— Что за чушь? В чём вы меня обвиняете? — не выдержав, я слегка повысил голос.
— Никто вас не обвиняет. Я всего лишь хочу сказать, Андрей Игоревич, — потирая руки, осторожно начала Тамара Борисовна, — что ваши отношения с Верой Розановой очень странные. Недопустимые даже.
— Вера мне в дочери годится! О каких отношениях может идти речь?
— Об уголовно наказуемых, — заговорила наконец Марина Евгеньевна. — Разве это чушь, что вы запираетесь с ней в пустом классе во время уроков?
— Дверь была открыта.
— Но я слышала, — продолжила химичка, и тут физрук её резко перебил.
— Ну-ка хватит! — крикнул он, встав из-за стола. — У девочки сложная жизнь. Не надо её впутывать в эти сплетни!
— Да никто не впутывает её, Виталий Фёдорович. Наоборот, мы просто переживаем…
— Переживают они. Вам лишь бы языками чесать и носы свои длинные совать куда не просят.
— Что? — ахнула Марина Евгеньевна, оскорбившись больше всех.
— То! — выкрикнул физрук и, схватив со стула свою потрёпанную временем толстовку, хлопнул дверью.
— Нет, ну вы слышали? — возмущалась химичка ему вслед. — Совсем из ума выжил алкоголик этот.
— Гнать его давно пора, — поддакивала молодая учительница.
— Шустрые вы! — не сдержалась Тамара Борисовна. — Найдите нового физрука, потом этого гоните. А вы, Андрей Игоревич, старайтесь не оставаться с ученицами в классе наедине. Иначе беседы с вами будут проводится уже в другом месте.
На этом педсовет был закончен. Схватив портфель, я вылетел из класса, не желая ловить на себе осуждающие взгляды и слышать перешёптывания за спиной. Меня не за что было судить. По крайней мере точно не за это.
По пути домой я не мог думать ни о чём другом, кроме этих крысиных обвинений в педофилии. Мысль о том, что Вере, как и мне, могут задать подобный вопрос в лоб, не давала покоя. Я не сделал ничего противозаконного, но если кто-то узнает об их с Машей вынужденной ночёвке в моей квартире, увольнения по статье мне не избежать.
Вера.
Что отличает алкоголика от человека зависимого, но не спившегося? Трясущиеся руки? Мешки под глазами? Агрессия? Пренебрежение элементарными правилами гигиены? Игоревич не подходил ни под один из этих пунктов.
Я впервые за долгое время решила осмотреть его внимательнее. Присмотрелась к глазам: синяков за очками я не разглядела. Лицо его пусть и казалось уставшим, но усталость эта была физическая, а не та, что проявлялась при нагруженной этанолом печени. Руки его были самые обычные. Довольно ухоженные, если вспомнить его прикосновения при осмотре кисти ещё осенью. Шрамы на костяшках вряд ли были результатом пьяной драки, а скорее его предыдущей работы.