Вера.
Зарывшись в одеяло, я засунула голову под подушку, игнорируя назойливые постукивания молотком в соседней комнате. Длилось это уже минут двадцать, и я стала подозревать, что неспроста. Очевидно, дед решил разбудить меня таким банальным и привычным для него способом. Интересно, надолго ли хватит его? Возможно, терпение бабушки выйдет быстрее, и она просто вломиться ко мне с криками. Впервые за десять лет я мечтала, чтобы каникулы быстрее закончились. Все три дня, что я прожила здесь, были самыми сумасшедшими за семнадцать лет жизни.
Первый день мне читали нотации, что, мол, ожидаемо это всё было и по матери давно тюрьма плакала. А так как от яблони вырастают яблоки, а не арбузы, то и меня ждёт участь похожая, если я продолжу жить привычной жизнью (что именно было не так в моей жизни, мне никто не объяснил).
На второй день дед припахал меня разбирать курятник, который уже года два пустовал — они с бабушкой теперь разводили только кроликов. Дед, в отличие от бабушки, нотаций не читал, ему вообще плевать было на произошедшее, и всё, что волновало его — лишний рот, появившийся на старости лет.
На третий день я разбирала сервант в зале под строгим наблюдением бабушки. Мне было приказано вымыть застоявшийся советский хрусталь и фарфор. Потом в ход пошли век немытые люстры.
— Верка! — кричит за дверью дед: сдался всё-таки. — Ну-ка хватит там бока вылеживать!
Я молчу. Единственное моё развлечение — играть на нервах деда с бабкой. Жестоко, но на войне никак иначе.
— Я сейчас зайду!
Вот это угроза. Я усмехаюсь, потягиваясь в кровати, и в этот момент влетает дед.
— Ты издеваешься?
— А ты? — продолжала тянуться я.
— Вставай быстро. Бабка сказала мансарду разбирать.
— Полежу ещё немного и встану.
Дед, раскрасневшись, сжал ручку двери так сильно, что костяшки побелели.
— Пять минут, — бросил он, хлопнув дверью.
Усмехнувшись, я перевернулась на другой бок, бросив тоскливый взгляд на висящую гитару над кроватью напротив. Вся комната, с двух сторон увешанная коврами, отталкивала своей захламлённостью. Помимо двух односпальных кроватей — одна Катина, вторая отца — здесь стоял советский шифоньер с зеркалом, кресло, две тумбы по обе стороны от кресла и телевизор на комоде. Под телевизором бумбокс. Нельзя было сказать, что ещё двадцать лет назад эта комната принадлежала двум подросткам из лихих 90-х. Скорее, это была комната двух пенсионеров, что, собственно, и было правдой. Дед с бабкой так сильно подавляли волю своих детей, что те не сдержались и сбежали, как только исполнилось восемнадцать — Катя в Москву учиться, отец в Чечню воевать.
Иногда я думаю, что, если бы родители отца были немного мягче, он не сбежал бы из дома. Не познакомился бы с Александром и не познакомил бы его со своей сестрой. Не продолжил бы службу. И не погиб. Странно думать, что из-за банального упрямства было загублено столько жизней.
Не став трепать нервы и дальше двум старикам, я надела убитые после курника треники и отцовский свитер Boys с орлом, который отрыла в шифоньере.
Комнаты в доме проходные: все вели в большой зал. Дрожа от непривычного холода — окна в зале были открыты нараспашку, — я вышла на кухню. Бабушка стояла спиной ко мне у плиты, на которой шкворчали оладушки. Дед за столом читал газету. Бросив раздражённый взгляд на меня, он вернулся к новостям и чаю.
— Наливай чай, садись, — обернувшись, сказала бабушка, как всегда, приказным тоном. — Сегодня на мансарду полезешь, там надо хлам разобрать, но сначала за хлебом сходишь. И синяк свой замажь, — качала головой бабушка, бормоча себе под нос. — Что соседи подумают? Вся в мать непутёвую…
Молча налив чая, я села напротив деда. Положила себе на тарелку два оладушка, залила всё сверху малиновым вареньем и, не реагируя ни на кого, принялась завтракать с телефоном в одной руке, с вилкой в другой.
Я знала, как сильно раздражает бабушку телефон за столом. Чувствуя на себе её взгляд, я спокойно переписывалась с Валерой, с которым мы придумывали план побега.
Из дома мне было запрещено выходить дальше магазина, хотя, конечно же, никто не помешал бы мне уехать к ребятам под предлогом похода за хлебом. Сейчас, как бы сильно я ни ненавидела пребывание в этом доме, мне не хотелось являть себя миру с синяком на лице и ещё более глубокими ранами в душе.
После завтрака я вымыла за всеми посуду и, одевшись потеплее, закрасила на скорую руку синяк перед походом в магазин. По дороге мне встретились соседи, которым я вежливо сказала здравствуйте, зная, что те в противном случае непременно пожалуются бабушке на мою «невоспитанность».
В частном секторе, недалеко от моего нынешнего дома, находился маленький магазинчик «Надежда». За прилавком стояла Света — несменная продавщица, которую я знала с самого детства. Света была крупной женщиной с жёлтыми волосами и красными губами. В целом, её внешность скорее привлекала, чем отталкивала, и даже несмотря на разгульный образ жизни, она была приятным человеком. Могла дать в долг и продать сигареты без цели заложить меня бабке в следующую же секунду.