— О, Верчик, привет, — улыбнулась Света, завидев меня на пороге, — как делишки?
— Привет. Вот за хлебом отправили.
— Нашли служанку, тоже мне, — Света обернулась к стойке с хлебом, взяв буханку бородинского. — Я бы на твоём месте послала их куда подальше.
— Бесполезно, знаешь же, — я положила на прилавок сто рублей. — И пачку Marlboro Gold.
Придя домой, я сразу же, без прелюдий, ушла на мансарду, подальше от любопытных глаз. Подо мной скрипел пол. Я без конца спотыкалась о коробки и неугодную мебель, но начинать с уборкой, разумеется, не спешила. Села на подоконник, вставила наушники в уши, включила Земфиру. Морозный воздух смешивался в лёгких с никотином. Было как-то непривычно хорошо. Свободно.
Обведя взглядом мансарду, полностью обделанную вагонкой, я поняла, что работы тут часа на три, но, в целом, если всё разобрать, то получится неплохое укрытие, здесь даже кровать была. Старая, местами поржавевшая, но зато двуспальная.
Уборку я начала с допотопного буфета в углу у окна. Тот был забит пожелтевшими газетами и пустыми банками. Отобрав в сторону с треснувшими горлышками, я скинула без разбора газеты на пол. На их место пошли коробки со старыми вещами и пара фотоальбомов, где хранились студенческие фотографии бабушки.
В тяжелом сундуке, к моей большой радости, я обнаружила пару приличных отцовских рубашек и Катины «Мальвины», что отлично подошли мне по размеру.
Добравшись до дюжины коробок из-под майонеза, я нашла внутри книги, которые было решено выгрузить аккуратными стопками на пол — смотрелось это явно лучше, чем в грязных коробках с надписью «Слобода Провансаль».
Выгрузив весь мусор во двор, я вымыла полы, полила алое с фиалками на подоконнике и монстеру в большой плошке на полу. Сняла с матраса импровизированный полиэтиленовый чехол, объявив бабушке, что съезжаю на мансарду.
— Задницу себе там отморозишь, — буркнула она, помогая мне выносить мусор.
Может, и отморожу, зато там спокойнее.
Все свои вещи я перенесла в один заход: рюкзак с одеждой, постельное бельё и гитару отца. От ужина отказалась, заварила себе большую чашку мятного чая и ушла наверх.
До школы оставалось всего ничего, а у меня ни учебников, ни одежды нормальной. В тот вечер собраться у меня не получилось толком, в рюкзак полетело всё самое необходимое. И теперь, чтобы пробраться в опечатанную квартиру, нужно выпрашивать разрешение у следователя, а это означало отпрашиваться на волю у моих новых надзирателей. Казалось бы, мать убила, а срок мотать приходится мне.
***
В рождественское утро никто меня впервые не будил, отчего удалось поспать аж до десяти часов. Когда я вышла на кухню, никого не было, а на плите стояла кастрюля с ещё тёплой гречкой. Положив себе пару ложек, я залила её молоком и заварила кофе. В окно кухни, которое выходило во двор, я видела деда, шкрябающего лопатой по заледенелой лестнице.
Земля у дома была большой. Её занимал дворик с клумбой и дубовым столом под виноградным навесом, со двора тянулась длинная лестница вниз вдоль огорода по левую сторону и ряда сараев по правую. Уходила лестница к набережной, где у деда был разбит небольшой садик и гараж с его Жигулями. На машине зимой он не катался — жалел деньги на круглогодичную страховку.
Рождество обычно отмечали в узком кругу, пару раз и я присутствовала на этих вечерах, но последние два года пропускала. Гостями сегодня были Катя с семьёй и бабушкина старшая сестра с внучкой, с которой раньше мы учились в одной школе — сейчас та была уже на первом курсе университета.
Нельзя было сказать, что мы дружили, скорее приятельствовали, и каждый раз на таких вечерах были вынужденными гостями.
— Проснулась уже? Хорошо, — бабушка зашла в кухню с ведром картошки и банкой абрикосового компота. — Иди переодевайся, будешь помогать готовить.
— Доем сейчас и помогу.
Бабушка не слушала.
— Надо котлет налепить, — говорила она, снимая фуфайку, — салатов наделать парочку. Картошки ещё начисть на пюре. Только воду из крана не лей, вон дед талой принёс, в ней овощи помоешь.