— Почему так долго не приходил? — спросила, не глядя на него, но зажмурившись.
— Хотел, чтобы ты научилась жить без меня.
— Плохо у меня получается.
— Почти три года прошло, мам. Уже пора отпустить, — он отстранился и ничего не говоря, положил голову на ее колени, точно как в детстве.
— Тебе хорошо там?
— Очень. У меня ничего не болит.
Джамиля поглаживала его по волосам и снова забылась, закрыв глаза от счастья и радости от долгожданной встречи. А когда открыла, увидела, что перед больше не взрослый, высокий парень, а шестилетний мальчик.
— Мам, а что ты делаешь? — голос Зака изменился, стал детским и звонким.
— Тебе всегда нравилось, как я глажу тебя по волосам.
— Да, но чем ты сейчас занимаешься?
— Пытаюсь жить, — вздохнула она, склонилась над сыном и поцеловала в лоб.
— А ты не пытайся. Ты живи, — мальчик протянул руку и погладил маму по лицу. — Ты у меня такая красивая, мам. Пусть тебя снова показывают по телевизору.
— О нет, сынок. Я уже давно не в телевизоре.
— А я хотел бы тебя увидеть. И чтобы ты улыбалась.
Джамиля не нашлась с ответом. Конечно, она скучала по работе, по прежнему драйву, жизни в кадре и за ним, но трезво понимала: ее время прошло.
— Мамочка, — позвал ее маленький Закирка. Они смотрели друг на друга и улыбались, а она еще и водила пальцем по его бровям, носу и скулам, не переставая любоваться ими, мечтая остановить мгновение и удержать своего мальчика рядом.
— Да, сынок?
— Ты все мои вещи сохранила?
— Почти. Мы с Камелией сложили их в коробки.
— Раздай.
— Нет, ты что? — ужаснулась она.
— Кое-что оставь. Ты поймешь, что. Остальное — раздай. Не держись за них.
В голосе и словах малыша было столько мудрости и знаний, что она опешила. Как она могла отдать его одежду, обувь — все то, что осталось висеть в его комнате и то, что забрали из квартиры в Оксфорде. Когда Джамиля переезжала, ей было все равно на собственные вещи, книги, картины. Главное — забрать коробки Зака.
— Сделаешь так?
— Я постараюсь.
— Мам, мне пора идти, — Закир сел рядом с ней и вновь стал тем девятнадцатилетним парнем, которого она когда-то отправила в свободное плаванье.
— Ты еще придешь? — губы матери задрожали, но она понимала, что не сможет его удержать.
— Может быть. Но пообещай, что ты снова будешь улыбаться.
— Я улыбаюсь, — возразила она.
— Глазами, ма. Как раньше.
— Хорошо. Обещаю.
— И еще, — он накрыл ее ладонь своей и взглянул с сожалением. — Прости меня.
— За что? Мне не за что тебя прощать. Это ты прости, что не уберегла тебя.
— Просто прости. Ты сама скоро поймешь и отпустишь, — помолчав немного, он вздохнул. — Вот теперь точно пора.
Закир сжал ее пальцы, а она отчаянно не хотела его отпускать. Но сын был сильнее и взглядом попросил ослабить хватку. Затем он поднялся и пошел туда, где заходило солнце, а Джамиля смотрела ему вслед ровно до тех пор, пока крошечный силуэт не растворился за горизонтом.
Проснулась она с чувством легкости и умиротворения. Всего одна ночь разбросала внутри зерна надежды и спокойствия. Ушли тревожные мысли, гнев и раздражительность. Новый день готовил новые открытия — она в это верила. Потянувшись на кровати как надо: с наслаждением и сладостным мычанием, она спустила ноги на пол и только собиралась вставать, как услышала шум за калиткой.
— Эй, хозяйка. Кто-нибудь дома? Ушла что ли? — доносилось из открытого окна.
Глава 19. Хороша!
Наспех накинув длинный шелковый халат и завязав его, она поспешила на улицу. И только потом осознала, что и волосы забыла расчесать, и зубы почистить. А незваный гость, между тем, продолжал стучать по забору. Что б его!
— Ау! Есть кто живой?
— Кто там? — спросила она через калитку.
— Фархат. Можно просто Фара.
“О Господи!” — закатила глаза Джамиля, но все равно открыла.
— Привет! — мужчина окинул ее взглядом, улыбнулся одним уголком рта и даже хотел присвистнуть, но воздержался. Длинный халатик на идеальном стройном теле, и вся она такая утренняя, нежная, отдохнувшая пробудили в нем охотника. Только она почему-то прикрывала рот ладонью.
— У тебя все нормально? — нахмурился Фархат.
— Эм, да. А что?
— Ты рот закрываешь.
— А, так я зубы еще не чистила. Ты меня разбудил.
— О, пардон, Золушка, — извинился он, приложив руку к сердцу. — Просто уже одиннадцать. А кто рано встает, тому Бог подает.
— Я поздно легла.
Пару секунд буравили друг друга взглядами, пока он не спросил: