Неистовая дрожь, едва ли не доводящая до судорог, рассыпалась по телу.
Миновали придорожную канаву, продрались сквозь какой-то колючий кустарник, он даже поранил себе руку, но сразу позабыл про боль, -- и в беспамятстве исступления упали в стог сена. Она что-то говорила ему. Наверное, сама не понимая, что. Да и он не понимал смысла её слов. Стрекотали кузнечики, кололось, попахивая накопленным за день ароматным теплом, словно волнами живого дыхания, сено, колыхалось, грозя выскочить из груди, сердце.
8
У обочины выстроилась вереница из большегрузных машин. Значит, граница близко. Автобус на скорости объезжает фуры.
С момента стоянки они не сказали друг другу и слова, хотя не спали. Порой слова не нужны, они могут разрушить общение душ -- а это редкое явление, особенно в нынешнюю, набирающую силу эпоху Интернета и мобильной связи. Переглянулись и то лишь раз, в ответ на упрёк водителя, который из-за них вынужден был задержать отправление.
Впереди средь темноты всё явственнее проступает красный огонёк светофора, всё чётче обозначает свои полосы шлагбаум, за ним открывается панорама на расширяющуюся до размеров целой площади дорогу и основательные приземистые строения, перегораживающие её, напоминающие поставленную на зубцы расчёску, -- это таможня.
За шлагбаум долго не пропускают.
Пробирает беспокойство -- непонятно, с чего бы. Всё просто: Латвия теперь не союзная республика, а чужая страна.
Наконец, загорается зелёный. Автобус трогается и замирает вновь, уже под навесом. Пассажиров просят забрать багаж и пройти на досмотр. Ни с того ни с сего сутолока.
Однако для них -- это какой-то сон, никак не нарушающий внутреннего единения, что фильм с кассеты.
В помещении таможни яркий свет, на улице темнее. Но всё равно через окна видно, как возле автобуса неспешно прохаживаются пограничники с собакой. Крышки пустых багажных отсеков распахнуты, и кажется, автобус оторвался от земли и завис в воздухе.
Из "контрабанды" у него лишь двухлитровая бутыль водки. "Всё, что превышает норму, выпью -- не пропадать же добру!" -- рассудил он, собираясь в дорогу. Но как выяснилось, правила позволяют брать с собой столько. А вот Ирину надо успокаивать: она увидела на плакате строчку, касающуюся провоза кино- и фотоматериалов, и разволновалась, не засветят ли плёнку в фотоаппарате.
Ни у кого ничего запрещённого не нашли. Таможенник выключил оборудование и ушёл. Теперь нужно предъявить документы.
В окошке стеклянной будки женщина средних лет. Лицо строгое и усталое -- почему-то все наши пограничники выглядят усталыми. И форма у женщины какая-то необычная. Впрочем, просто телогрейка наброшена на плечи поверх кителя -- прохладно ночью, даже в помещении. Работа спорится; с непривычки не уследишь за глазами и пальцами женщины. Шелестят страницы документов, мелькают справки, поскрипывает авторучка, дребезжит разболтанный механизм штемпеля. Глядишь -- и очереди как не бывало.
Они снова вместе. Ирина признаётся, что запомнила его адрес, спрашивает телефон. Сама же берёт с него слово, что он не станет её разыскивать. "Пусть так, -- думает он и умиляется, каким тоном Ирина делится откровениями: точно голубка на ушко воркует, -- век готов её слушать".
-- ...Я тебе позвоню. И спрошу: да или нет? Интересно, что ты мне ответишь?..
Увидев их в обнимку, ухмыляется издали тот самый пенсионер -- хорошо, Ирина расположилась к нему в пол-оборота и не замечает.
Проверка завершена, однако в автобус не зовут. Никто, кроме них двоих, ни с кем не разговаривает. Создаётся ощущение, что у людей, собравшихся внутри таможенного пункта, нет ничего ни в прошлом, ни в будущем, а всё, хоть как-то связывающее их с миром, сосредоточено здесь, в этой маленькой, недавно оштукатуренной необжитой комнатушке.
Но вот объявили посадку, и люди буквально бросились к автобусу. То же, что и прежде, бессмысленное стремление опередить других, та же сутолока, суматоха.
"Какая там нейтральная полоса, какие там цветы?!"
9
Таможенники латыши -- совсем дети в сравнении с нашими; по крайней мере, на первый взгляд. Дело не только в возрасте. Они как будто бы играют и никак не наиграются с пропусками, визами, досмотрами, им в диковинку соблюдение уставов, инструкций. Но случись что серьёзное, наверняка разбегутся кто куда.
Возле КПП опять собрали паспорта, прямо в автобусе, мельком сличили фотографии с лицами владельцев и унесли к себе. Возвратились нескоро. Один из таможенников задержался на входе, трое других поднялись в салон. Передав пачку документов стюардессе, принялись кого-то разыскивать. Остановились возле Ирины. Потребовали предъявить справку о составе семьи, спросили, одна ли она едет и есть ли обратный билет, проверили, просмотрели ещё какие-то бумаги, потом о чём-то заспорили.
Он нервничал, не понимая чужого языка и смысла происходящего. Хотел было потребовать объяснений, но Ирина сильно сдавила пальцами его руку у запястья.
-- Чего им было нужно? -- спросил он, когда латыши всё же оставили её в покое и автобус покинул зону досмотра.
Она расплакалась.
-- Иринка, не надо, чего ты? -- утешал он, целуя в мокрые губы, щёки, глаза.
-- Они решили, что я еду... на заработки... что проститутка... что хочу остаться, -- всхлипывая, выговаривала она. -- Если девушка одна!.. У них был паспорт, там написано, что родилась... могли бы догадаться, что знаю язык, всё понимаю...
-- Тише ты!
Услышав предостережение, Ирина сразу отстранилась от него и строго спросила:
-- Скажи честно, ты ведь тоже... обо мне так подумал?
-- Я?..
10
"С какими чувствами в двадцатые годы XX века покидали Россию люди, первые пожизненные эмигранты? Они надеялись когда-нибудь вернуться -- и возвращались лишь в воспоминаниях и снах. Почему я, уезжая всего на полторы недели, так остро чувствую боль тех своих соотечественников? Действительно, "и встаёт былое светлым раем, словно детство в солнечной пыли"".
Автобус разогнался едва ли не до предельной скорости. Безрассудство -- так мчаться по холмистой и очень узкой дороге: попадись на вершине очередного холма встречная машина, с ней будет трудно разминуться. Захватывает дух от стремительных подъёмов и, особенно, падений -- так самолёт проваливается в воздушные ямы.
Он совсем потерял счёт времени и не заметил, долго ли продолжалась эта бесшабашная езда. Он не знал, спит ли она, нет ли, но был уверен, что её нахождение рядом с каждым мгновением делает его всё сильнее и сильнее. И ещё он испытывал ни с чем не сравнимое чувство гармонии с миром. Ему даже показалось, что это чувство неизмеримо значительнее пережитых совсем недавно любовных страстей.
Как только дорога выровнялась и автобус покатил плавно, он уснул. Склонил голову к лежащей на плече Ирининой голове, прислонившись щекой, ощутил какую-то необыкновенную мягкость волос, всё ещё хранивших аромат сена, и забылся. Когда же открыл глаза -- наверное, минул час или того меньше, -- к удивлению обнаружил, что погода за окнами разительно переменилась: по земле стелился туман, по небу ползли тучи, а где-то на уровне макушек деревьев туман и тучи смешивались между собой, так, что трудно было разобрать, где земля и где небо.