В публике успех был огромный, а на сцене была настоящая пасха. Целовались все, не исключая посторонних, которые ворвались за кулисы. Кто-то валялся в истерике. Многие, и я в том числе, от радости и возбуждения танцевали дикий танец.
В конце вечера публика потребовала посылки телеграммы автору 12
С этого вечера между всеми нами и Антоном Павловичем установились почти родственные отношения.
Первый сезон окончился, и наступила весна, зазеленели деревья.
Вслед за ласточками перебрался на север и Антон Павлович.
Он поместился в маленькой квартире своей сестры, на Малой Дмитровке, Дегтярный переулок, дом Шешкова.
Самый простой стол посреди комнаты, такая же чернильница, перо, карандаш, мягкий диван, несколько стульев, чемодан с книгами и записками — словом, только необходимое и ничего лишнего. Это была обычная обстановка его импровизированного кабинета во время путешествия.
Со временем комната пополнилась несколькими эскизами молодых художников, всегда талантливыми, новыми по направлению и простыми. Тема этих картин в большинстве случаев тоже самая простая — русский пейзаж в духе Левитана: березки, речка, поле, помещичий дом и проч.
А. П. не любил рамок, и потому обыкновенно этюды прикреплялись к стене кнопками.
Скоро на письменном столе появились тоненькие тетрадочки. Их было очень много. Антон Павлович был занят в то время корректурой своих мелких, забытых им рассказов самой ранней эпохи. Он готовил своему издателю Марксу новый выпуск мелких рассказов. Знакомясь с ними вновь, он добродушно хохотал, и тогда его густой баритон переливался по всей маленькой квартире.
Рядом с его комнатой часто шумел самовар, а вокруг чайного стола, точно калейдоскоп, сменялись посетители. Одни приходили, другие уходили.
Здесь часто и долго сиживали покойный художник Левитан, поэт Бунин, Вл. И. Немирович-Данченко, артист нашего театра Вишневский, Сулержицкий и многие другие.
Среди этой компании обыкновенно молчаливо сидела какая-нибудь мужская или женская фигура, почти никому не известная. Это была или поклонница, или литератор из Сибири, или сосед по имению, товарищ по гимназии, или друг детства, которого не помнил сам хозяин.
Эти господа стесняли всех и особенно самого А. П. Но он широко пользовался завоеванным себе правом: исчезать от гостей. Тогда из-за закрытой двери слышалось его покашливание и мерные шаги по комнате. Все привыкли к этим исчезновениям и знали, что, если соберется общество во вкусе А. П., он чаще появляется и даже сидит с ним, поглядывая через pince-nez на молчаливую фигуру непрошеного гостя.
Сам он не мог не принять посетителя или тем более намекнуть на то, что он засиживался. Мало того, А. П. сердился, когда это делали за него, хотя и улыбался от удовольствия, когда кто-нибудь удачно справлялся с таким посетителем. Если незнакомец слишком засиживался, А. П., бывало, приотворит дверь кабинета и вызовет к себе кого-нибудь из близких.
Послушайте же, — шептал он ему убедительно, плотно притворяя дверь, — скажите же ему, что я не знаю его, что я же никогда не учился в гимназии, У него же повесть в кармане, я же знаю. Он останется обедать, а потом будет читать... Нельзя же так. Послушайте...
Когда раздавался звонок, которого не любил А. П., он быстро садился на диван и сидел смирно, стараясь не кашлять. Все в квартире затихало, и гости замолкали или прятались по углам, чтобы при отворении двери вновь пришедший не догадался о присутствии живых лиц в квартире.
Слышалось шуршание юбок Марии Павловны, потом шум дверной цепи и разговор двух голосов.
Занят? — восклицал незнакомый голос.
Длинная пауза.
А-ха! — соображал он что-то.
Опять молчание. Потом долетали только отдельные слова.
...Приезжий — только две минутки.
Хорошо — передам, — отвечала Мария Павловна.
Небольшой рассказ... пьеса... — убеждал незнакомец.
До свидания, — прощалась Мария Павловна.
Низкий, низкий поклон... компетентное мнение такого человека...
Хорошо, передам, — твердила Мария Павловна.
Поддержка молодых талантов... обязательно просвещенное покровительство...
Непременно. До свидания, — еще любезнее прощалась Мария Павловна.
Ох, виноват! — тут слышались: падение свертка, шорох бумаги, потом надевания калош, опять: — До свидания! Низкое глубокое, преисполнен... минуты эстетического... глубокого... преисполнен до глубины...
Наконец дверь захлопывалась, и Мария Павловна клала на письменный стол несколько растрепанных рукописей с оборванной веревкой.
Скажите же им, что я не пишу больше... Не нужно же писать... — говорил А. П., глядя на рукопись.