Мария Павловна когда уезжала, то шутила, что Москва, вероятно, представляется мне так же, как и Фера- понту в «Трех сестрах». Помните: «Подрядчик сказывал, будто поперек всей Москвы канат протянут... »
Чехов засмеялся.
Да, да. Вам непременно нужно пожить там. <... >
Как-то в ноябре 1901 года Чехов был в отличном
расположении духа. Говорилось хорошо, мешал только постоянно звонивший телефон. Я вспоминал темы его прошлых рассказов, иногда цитируя их, и между прочим спросил:
Скажите, пожалуйста, когда вам приходится описывать чьи-либо сновидения, чем вы руководствуетесь, своими ли собственными снами или вероятностью того, что
такому-то субъекту может присниться такой именно сон.
Никогда и ни в одном рассказе я не описывал снов...
Позвольте. А в «Учителе словесности», а в «Попрыгунье», а в «Гусеве»?..
Да, да, да. Я уж и забыл. Вы знаете, что я, например, не помню содержания своего рассказа «Огни» 12
Как вы думаете, любой автор-беллетрист в своих суждениях о беллетристике же — публика или компетентное лицо?
Когда он говорит о своих вещах, то не публика, а когда о чужих, то публика... <...>
На следующий день, не помню по какому поводу, мы заговорили о современных женщинах-писательницах.
Нет у ж , — сказал Чехов, — лучше я прочту что- нибудь из физики или по электротехнике, чем женское писание. Вот госпожи такая-то и такая-то пишут, пишут, а когда умрут, ничего от них не останется.
За все мое знакомство я только раз слышал, как он хорошо отозвался о рассказе «Сережка», напечатанном в декабрьской книжке «Журнала для всех» за 1901 год, хотя автором его была женщина 13.
Вы знаете, — сказал потом Антон Павлович, — как женщины относились к Лермонтову, пока он был жив? Считали его шелопаем и хлыщом... <...>
Мы помолчали. Потом у меня вырвался вопрос:
Скажите, отчего вас считают олимпийцем или нелюдимом, между тем как с вами так легко и так просто говорится?
Олимпийцем я никогда не был. А нелюдимом меня считают потому, что я никуда не показываюсь. Показываться же мне мешает болезнь...
Прошел почти год. Я опять сидел в знакомом кабинете. За это время Антон Павлович очень похудел, но дух писателя был бодр. Он только что получил известие о том, что завтра приезжает В. Г. Короленко 14 Предстоящая встреча его радовала и волновала. Сам он через два дня должен был ехать в любимую Москву. В этот день Чехов был вообще оживленнее обыкновенного. Его лицо приняло мрачный оттенок только, когда он заговорил о приезде одного одесского фельетониста 15, с напоминанием относительно сотрудничества в газете.
Я чувствовал себя ужасно плохо в этот день... — рассказывал А. П. — У меня сил мало, и желудок совсем не варит. Настойчивость этого господина меня измучила и рассердила. Я принял его чрезвычайно сухо...
В последней фразе прозвучало как будто сожаление. Чехов органически не любил доставлять кому бы то ни было неприятные минуты.
Но ваше сотрудничество было бы для газеты просто кладом. Кроме того, нельзя сердиться на человека за то, что он плохой психолог...
Дело не в психологии. Там ведь не мальчики сидят и знают, что по заказу я писать не могу. Ну, да теперь уже с ними кончено...
В нем был оскорблен прежде всего художник, от которого требовали произведения не с целями прочесть и подумать над ним, а с единственной целью увеличить тираж газеты. В этот тяжкий месяц нервы Чехова и без того были окончательно издерганы. Быстро делала свое дело и чахотка.
В январе 1903 года Чехов сидел на диване, перебирая и сортируя письма за минувший год.
Идет дождь? — спросил он, здороваясь со мною.
Нет, теперь перестал.
Антон Павлович подошел к окну, постоял и, оглянувшись, произнес:
Вот в такую бы погоду застрелиться...
Я постарался перевести разговор на другое и рассказал ему новый малороссийский анекдот, после которого он долго хохотал. Мне было приятно, что я развеселил Антона Павловича, и в то же время страшно тех хрипов, которые слышались иногда в его смехе.
Он снова сел на диван и, все еще улыбаясь, продолжал перекладывать письма. Я заметил на столе небольшую брошюрку со стихами.
Разве вы любите стихи? — спросил я.
Не часто и некоторые — да, вот, например. Он перевернул несколько страниц в этой книжке и указал рукою на следующие строки:
Шарманка за окном на улице поет... Мое окно открыто. Вечереет. Туман с полей мне в комнату плывет, Весны дыханье ласковое веет.
577
Не знаю почему, дрожит моя рука, Не знаю почему, в слезах моя щека. Вот голову склонил я на руки. Глубоко Взгрустнулось о тебе. А ты... ты так далеко [47].
Часто к вам авторы присылают свои книги?