].
9 Изд. Анненкова, т. II, стр. 217.
10 Остальных строф не помню; этому с лишком сорок лет.
11 Без подготовки, с листа.
12 Изд. Анненкова, т. II, стр. 81.
13 Там же, с. 213.
14 Там же, с. 217.
15 Там же, с. 69.
16 Неминуемый, неизбежный Лицей.
17 Это сведение о Броглио оказалось несправедливым; он был избран французскими филеленами в начальники и убит в Греции в 1829 г.
18 «Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря».
19 Здравствуйте, господа!
20 Когда же будем заниматься верховой ездой?
21 «Прощальная песнь» Дельвига.
22 Стих Пушкина.
23 М-м Сталь, «Взгляд на французскую революцию».
24 Мне ничего лучшего не остается, как разорваться на части для восстановления репутации моего милого сына.
25 Ах, это по-рыцарски.
26 Внезапно (лат.).
27 Делать хорошую мину при плохой игре.
↓
М. А. КОРФ[83
]
ЗАПИСКА О ПУШКИНЕ[84
]
В 1842 году явилось в Германии сочинение «Petersburger Skizzen»1, в котором, под псевдонимом Треймунда Вельпа, изложены были воспоминания и заметки бывшего петербургского книгопродавца, удалившегося восвояси, Пельца. Это, по обыкновению большей части иностранных сочинений о России, была горькая диатриба против нас и всего нашего, но диатриба, в которой встречались и очень живые, совершенно справедливые страницы, наиболее для характеристики наших литераторов. Особенно интересны были подробности о Пушкине, которых не мог бы правдивее рассказать и русский, если б отложился от национального самолюбия и вышел из того очарованного круга, в который, вместе с великими произведениями поэта, мы привыкли ставить и его личность.
«Пушкин, — пишет Вельп или Пельц, — получал огромные суммы денег от Смирдина, которых последний никогда не был в возможности обратно выручить. Смирдин часто попадал в самые стесненные денежные обстоятельства, но Пушкин не шевелил и пальцем на помощь своему меценату[85
]. Деньгами он, впрочем, никогда и не мог помогать, потому что беспутная жизнь держала его во всегдашних долгах, которые платил за него государь; но и это было всегда брошенным благодеянием, потому что Пушкин отплачивал государю разве только каким-нибудь гладеньким словом благодарности и обещаниями будущих произведений, которые никогда не осуществлялись и, может статься, скорее сбылись бы, если б поэт предоставлен был самому себе и собственным силам. Пушкин смотрел на литературу как на дойную корову и знал, что Смирдин, которого кормили другие, давал себя доить преимущественно ему; но пока только терпелось, Пушкин предпочитал спокойнейший путь — делания долгов, и лишь уже при совершенной засухе принимался за работу. Когда долги слишком накоплялись и государь медлил их уплатою, то в благодарность за прежние благодеяния Пушкин пускал тихомолком в публику двустишия, вроде следующего, которое мы приводим здесь как мерило признательности великого гения:
Хотел издать Ликурговы законы —
И что же издал он? — Лишь кант на панталоны[86
].
Нет сомнения, что от государя не оставалось сокрытым ни одно из этих грязных детищ грязного ума; но при всем том благодушная рука монарха щедро отверзалась для поэта и даже для оставшейся семьи, когда самого его уже не стало. До самой смерти Пушкина император Николай называл себя его другом и доказывал на деле, сколь высоко стоял над ним как человек. Какое унижительное чувство — принимать знаки милости от монарха тому, кто беспрерывно его оскорблял, осмеивал, против него враждовал. Многие не захотели бы, на таком условии, и всего таланта Пушкина… Вокруг Пушкина роились многие возникающие дарования, много усердных почитателей, которым для дальнейшего хода не доставало только поощрения и опоры. Но едкому его эгоизму лучше нравилось поражать все вокруг себя эпиграммами. Он не принадлежал к числу тех, которые любят созидать. Он жаждал только единодержавия в царстве литературы, и это стремление подавляло в нем все другие».