], я и радуюсь и грущу, потому что последнее привычное чувство души моей — я как Рылеев говорю:
Чего-то для души ищу
И погружаюсь в думы.[253
]
Но грустный оставлю разговор, 5-го Сентября Маминькины именины. Неделю перед тем мы ездили в Марьино[254
]. Там провели мы 3 дня довольно весело. Мы ездили верхом, философствовали с Ольгой[255
] и наконец воротились домой. Тут я задумала сыграть проверб. Милая Полина Галицына[256
] согласилась, я выбрала проверб, разослала роли, но имела горе получить отказ от Сергея Галицьша и накануне от Полины. Что делать. В пятницу 4-го приехал Слебцов с женой и Краевским. Он взялся играть ролю Галицына. Мы отделали театр в зале весь в цветах, зеркалах, вазах, статуях. Но вдруг письмо от Полины: отказ и баста нашему провербу. Но гений мой внушил мне другое. Мы сказали Маминьке и Папиньке об неудаче сюрприза, вынесли все цветы, но оставили шнурки для зеркала и других украшений, все сделали неприметным. Я после ужина предложила Слепцову сыграть шараду в лицах и с разговорами. План одобрен, шарада выбрана la Melomanie (Меломания)[257
]. На другой день поутру назначена репетиция. Я встаю, поутру надобно ехать к обедне, но без меня не может быть репетиции. Я представляю, что у меня болят зубы, чудесно обманываю Маминьку и Папиньку, остаюсь дома и иду делать репетицию. Вот кто составлял нашу шараду. Слебцов[258
], Краевский, милый Репнин[259
], M-meWasilevsky, несравненный Козак и я. Все устроено. Занавесь сшита, парики готовы и к возвращению Маминьки все уже внизу, как ни в чем не бывало. Приезжают Гости. Из Дам — Бакунина[260
] и Хитровы[261
], Васильчикова[262
] и еще куча мужчин. За обедом приезжает Голицын, потом и Пушкин. Как скоро кончили обед, Маминьку уводят в гостиную и садятся играть в карты. А я и актеры идем все приготовливать, через два часа все-все готово. Занавесь поставлена, и начинается шарада прологом. Я одна сижу на сцене! Как бьется у меня сердце. Я сижу, читаю книгу, зову потом Елену Еф<имовну>, она входит, я спрашиваю об нашем провербе: никто еще из Актеров не бывал: я их ожидаю с нетерпением. Входит мальчик и приносит письмо: это отказ — она не будет. Я в отчаянии наконец созываю всех наших Актеров, сказываю им об нашем горе. Они не умеют пособить мне, наконец я предлагаю сыграть шарад в лицах: план одобрен, Елена Еф<имовна> и я идем одеваться. Слепцов говорит сочиненные им стихи. Занавесь опускается.
Мы накидываем сарафаны и пока все на сцене приготовляют, — Голицын, Е<лена> Е<фимовна> и я поем за занавесью трио Гейдена. <…>
<Пятница> 21 Сентября <1828>;
Вчера к обеду приехал к нам милый благородный Алексей Петрович Чичурин. Он приехал прощаться, и это слово одно заставило меня покраснеть. Я не знаю, какое чувство он мне внушает, но это не любовь, нет, это чувство, которое к ней приближается, оно значительно сильнее, чем дружба, и я ни с чем другим не могу его сравнить как с чувством, которое я испытываю к своим братьям. Да, это именно так. Я его люблю как брата. А он? Он любит меня… еще нежней…
Я непременно напишу его историю, она слишком интересна, чтобы не сделать это, и к тому же я должна писать, потому что становлюсь ленивой.
Как я его люблю, он так благороден! так мил! Вчера, сидя возле меня, сказал он: «Боже мой, как мне не хочется ехать!» Я стала над ним смеяться. «Но вы не знаете, как мне грустно расставаться с Приютиным, — потом, — Вы удивительная женщина, в вашем нраве такие странности, столько пылкости и доброты. Что меня убивает, это то, что не могу сказать вам одной вещи, вы все мои секреты знаете, а этот я не могу вам сказать, а это меня убивает.» Я же догадалась, что такое, но не сказала ему.
Он писал мне <на> браслет<е> по Монгольски, но сам не знал что, говоря, что не смеет мне то написать, что у него в голове, и написал то, что я не могла разобрать, хотя он <сказал, что> это был компримент. У нас пошла переписка на маленьком кусочке бумажки. В последний раз, как он здесь был, он выпросил у меня стихи Пушкина на мои глаза[263
]. Я ему их списала и имела неблагоразумие написать свою фамилию, также списала стихи Вяземского[264
] и Козлова[265
], и Пушкина. Я написала ему на бумажке просьбу, чтоб он вытер имя мое, и, когда спросила, сделает ли он это, он сказал: «Неужели думаете, что не исполню Вашего малейшего желания». Я извинилась тем, что боюсь, чтоб они не попали в чужие руки: «Ах, Боже мой, я это очень понимаю и исполню». Он просил меня беречь его саблю, и я ему то обещала. Недавно подарила я ему своей работы кошелек, и он обещал носить его вечно. Наконец стало поздно, и Маминька стала просить его, чтоб он оставил ей сочинение Рылеева. Он на то не скоро согласился, но наконец отдал мне его; тогда я схватила эту счастливую минуту, когда растроган он был, и просила его, чтоб оставил он Батюшке под запечатанным пакетом все дела, касающиеся до: [266