<…> Наш учитель словесности был Петр Александрович Плетнев, который теперь учителем при царских детях. Пушкин ничего не печатал без его одобрения, у него такой верный эстетический вкус.
<Киселев>;: «В Петербурге я часто виделся с Пушкиным, при мне он написал стихи мелком на зеленом сукне:
Своенравная Россети
В прихотливой красоте
Все сердца пленила эти
Те, те, те и те, те, те».
«Я не знала, что он написал эти стихи». — «Все играли на мелок. Один Николай Михайлович платил тотчас, и Пушкин ему говорил: «Смирнов, ты жену проиграешь в карты». — «Если Россети, то не проиграю»[401
] <…>
«А я-то медведем сидел или у Пушкина <бывал> и видел, как он играет. Пушкин меня гладил по головке и говорил: «Ты паинька, в карты не играешь и любовниц не водишь». На этих вечерах был Мицкевич, большой приятель Пушкина. Он и Соболевский тоже не играли. Однажды, очень поздно, мы втроем вышли, направляясь домой, подошли к недостроенному дому, и Мицкевич пропал. Мы его звали, ответа не было. Мы полагали, что он зашел за угол по надобности, и пошли домой. Я в Почтамтскую, где жил в трех комнатах с Михайлой. На другой день Мицкевич нам рассказал, что рано утром пришли работники и его разбудили на самой опасной высоте дома. Они его спустили в кадке на веревке. С ним был припадок сомнамбулизма, и он не может себе растолковать, как он туда забрался» <…>
<Смирнова>;: — Не знаю, видели ли вы в Царском большой бассейн, в котором проточная вода; он возле девушки с разбитым кувшином. Это очень хорошенький маленький памятник.
<Киселев>;: — Да, я был в Царском только один раз и лишь это и видел. Я был слишком беден, чтобы нанять экипаж, и пришел туда пешком с Пушкиным, который такой же безумный «Capitaine d’infanterie», как и я. Не знаю, читали ли вы когда-нибудь «Les historiettes galantes» de Tallemmant des Réaux?13
<Смирнова>;: — Конечно, и они доставили мне много удовольствия, особенно «Ответы г. Космю», и я знаю «L’histoire du capitaine d’infanterie».14 Именно Пушкин мне указал на них, так же как на сочинения Ривароля, Шамфора и «Сказки» Вольтера[402
].
<Киселев>;: — Я тогда вместе с Пушкиным совершил продолжительную прогулку вокруг озера, а потом мы прошли мимо комнат, где вы жили, в первом этаже, и Пушкин сказал мне: «Здесь я проводил самые приятные вечера у «фрейлинки Россет», как ее называли придворные лакеи. Сперва мы с женой катались на парных дрожках, которые называли ботиками, я сидел на перекладине и пел им песню, божусь тебе — не моего сочинения:
Царь наш — немец русский…
Царствует он где же?
Всякий день в манеже.
Школы все казармы,
Судьи все жандармы,
А Закревский — баба,
Управляет в Або,
А другая баба
Начальником штаба[403
].
И эти стихи не мои:
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена[404
].
<Киселев>;: — Сумасшедшие, разве такая махина, как Россия, может жить без самодержавия?
<Смирнова>;: — Кисс, Пушкин жил тогда в доме Китаева, придворного камер-фурьера. В столовой красный диван, обитый бархатом, два кресла и шесть стульев, овальный стол и ломберный накрывали для обеда. Хотя летом у нас был придворный обед довольно хороший, мы обедали все вместе, это уж были новые порядки Волконского, министра двора <…>; но я любила обедать у Пушкина. Обед составляли щи или зеленый суп с крутыми яйцами (я велю сделать вам завтра этот суп), рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем, а на десерт — варенье с белым крыжовником.
<Смирнова>;: — Представьте себе, Киселев, что блины бывают гречневые, потом с начинкой из рубленых яиц, потом крупичатые блины со снетками, потом крупичатые розовые
<Киселев>;: — Об розовых я и понятия не имею. Как их делают розовыми?
<Смирнова>;: — Со свеклой. Пушкин съедал их 30 штук, после каждого блина выпивал глоток воды и не испытывал ни малейшей тяжести в желудке.
<Смирнова>;: <…> Государь цензуровал «Графа Нулина». У Пушкина сказано «урыльник». Государь вычеркнул и написал — будильник. Это восхитило Пушкина: «C’est la remarque de gentilhomme15*. А где нам до будильника, я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой».