<Смирнова>;: <…> Вот это имена, а Гоголю это было совершенно натурально. У него в родстве Боб и Чечевица, Пищи-Муха, Миклуха-Маклай, а в «Тарасе Бульбе» есть воевода Кисель, ваш предок — а так как вы недостаточно энергичны, вы истинный Кисель; есть Голопупенко, Белокопытенко, а в России есть Гнилосыров и Серопупов.
<Киселев>;: — Вот вы это выдумали, чтобы иметь удовольствие говорить гадости.
<Смирнова>;: — Совсем не выдумала. Пушкин с Мятлевым пишут чепуху под названием «Поминки».
Дай попьем, помянем
Трех Матрен, Луку с Петром[413
] —
а потом в продолжение:
Михаила Михалыча Сперанского
И арзамасского почт-директора Ермоланского,
Князя Вяземского Петра,
Почти пьяного с утра,
Да Апраксина Степана,
Большого болвана[414
].
Представьте себе, мой милый, что он уродлив, как смертный грех, человек с большим состоянием и при этом глуп. Пушкин был очень возмущен, когда Софья вышла за него замуж <…>. Я прибавлю только, что эти господа не могли найти рифму к Юсупову, но однажды Мят-лев вошел, торжествуя и говоря ему: «Нашел!»
Князя Бориса Юсупова
И полковника Серопупова.
Это в «Инвалиде» о приезжающих и отъезжающих. Гоголь всегда читает эти имена, и поэтому в «Мертвых душах» и «Городничем» нет выдуманных имен, все это подлинные фамилии. Я узнала, что Онегин — тоже истинная фамилия[415
].
<Смирнова>;: <…> Пушкин говорил, что стихи Мятлева помогают очень хорошо заметить нашу кукольную комедию <…>, говорил, что вместо «Петра Ив<ановича> Укусова и прямо в ад» надобно заменить: «господа сенаторы» и пр.[416
]
<«Пушкин мне рассказывал…»>;
В записках генерала Рапп вы найдете самое точное повествование о страшной ночи, когда совершилось ужасное преступление <…> Пушкин мне рассказывал, что в 6 часов не было ни одной бутылки шампанского. Совершив гнусное дело, они ликовали <…>
<…> В Петербург приехал из деревни старик Скарятин и был на бале у графа Фикельмона. Жуковский подошел к нему и начал расспрашивать все подробности убийства. «Как же вы покончили, наконец?» Он просто отвечал, очень хладнокровно: «Я дал свой шарф, и его задушили». Это тоже рассказывал мне Пушкин[417
].
В<еликий> к<нязь> Павел был болезненный ребенок и очень нервный. Пушкин мне рассказывал: она <Екатерина II> знала, что на него находили пароксизмы страха, когда он слышал внезапный шум. Она послала его командовать войсками; мы воевали с Швецией, их корабли под Выборгом так палили, что в Смольном монастыре окна дребезжали. Павел был все время впереди, делал чудеса храбрости, но поплатился горячкой и расстроением желудка[418
].
<Смирнова>;: Пушкин мне рассказал, что раз он <Ланжерон> давал большой обед одесскому купечеству, а так как у него нет никакого порядка, он живет выше своих средств, то он им говорил: «Если император не прибавит мне жалованья, мне не на что будет кормить котлетами этих каналий». Слова эти были встречены громким хохотом.
<Киселев>;: — Но я думал, что Пушкин был только во время Воронцова.
<Смирнова>;: — Он оставался еще недолго при Ланжероне. Ты знаешь ли, что он сказал об Одессе — зимой грязища, а летом песочница. Его Воронцов не любил, потому что он был дружен с Раевским, который был слишком хорош с его женой. Он послал Пушкина в Бессарабию, приказав ему сделать доклад об опустошениях саранчи. Это ужасные насекомые, которые в течение часа пожирают самый лучший урожай, земля покрывается черной и тяжелой коркой, потому что они оседают, говорят, что в сущности это хорошее удобрение. Пушкин сделал свой доклад: «Саранча сидела, сидела, все съела и улетела».
<Киселев>;: — Какой плут, я этого не знал.
<Смирнова>;: — Он называл графиню Воронцову «La comtesse de Бельветрило».
Пушкин мне рассказывал, что он раз встретил партию, которая шла по этапам. Разбойники шли в кандалах, а женщины ехали в повозках. Необыкновенно красивая девушка шла, приплясывая, и листом капусты укрывалась от солнца. Все это его поразило, и особенно выражение невинности — он дал ей денег и спросил, зачем ее отправляют в Сибирь. — «Убила мать и свое незаконнорожденное дитя пяти лет». Он говорил, что у него волосы дыбом стали[419
].