Супруги Михайловы добрались до дома. Прасковья расстелила постель, села на край кровати и начала расплетать косу. Ее кудрявые волосы распластались по всей кровати густыми прядями.
Разложив кресло-кровать, Георгий разделся и в свойственной ему манере закряхтел:
– О-хо-хонюшки!
Когда Прасковья потушила свет и легла, Георгий заворчал:
– Чего это на тебя нашло?
– А чего? – сделала вид, что не понимает его супруга.
– Чего, чего? Будет тебе чего. Опять завтра слезы будешь лить.
Где-то перед домом послышался глухой стук, затем заскрипела, жалуясь на нелегкую жизнь, дверь.
– Вон идет твоя малютка. Мало тебе не покажется. Небось, слушала твой рассказ от начала до конца. За Кристину тебе больше всего достанется.
– А что, мне ее Филином называть? – огрызнулась Прасковья и поежилась от страха.
– Если она хочет, чтобы ее так называли, значит, нужно называть, не нам ей имя выбирать.
Прасковья замерла в ожидании. Она и сама знала, что реакция будет бурной.
Половицы скрипнули, через минуту в постель к Прасковье нырнула девушка, от которой пахло костром, нафталином и сырой землей.
– Кристина! Ты опять ходила к чучельнику? За версту от тебя тянет, – заворчала старуха и повернулась к девушке.
– Заткнись, – злобно прошипела Кристина в ответ; ее глаза, налитые кровью, пылали от гнева, – убью…
Прасковья тяжело вздохнула и повернулась на другой бок – она привыкла к пустым угрозам крестницы. Но Кристина не спешила засыпать, она ждала, когда тело старухи обмякнет и станет беззащитным. Когда старики захрапели, Кристина вынула из-под подушки охотничий нож, подарок ее единственного друга-чучельника, который по возрасту ей в отцы годился, и приставила к горлу Прасковьи.
– Перережу глотку… длинный язык… – зловеще прошипела она. Старуха выпучила от страха глаза и замерла. – Мое детство… не твое… убью…
Прасковья жалобно заскулила.
– Тсс… Умолкни. Ненавижу. Убью… убью… Не вспоминать мою мать. Никогда! Слышишь?
Холодное лезвие из стали еще глубже врезалось в кожу, старуха почувствовала, как тонкая струйка крови потекла по шее, и обезумела от страха.
– Каспарс! Она мне сейчас горло перережет! – закричала что есть силы старуха на латышском языке, вскочила, но не удержала равновесия и кубарем откатилась к стене.
Когда муж спросонья добежал до кровати, Кристины в комнате уже не было. Хрупкая сухонькая фигурка быстро шмыгнула в коридор. Завизжала входная дверь, и гулкие шаги эхом отдалились от сруба. Георгий включил свет и бросился к жене. Одной рукой она сжимала горло.
– Что произошло?
– Эта идиотка полоснула меня по горлу!
Осмотрев рану жены, Георгий махнул рукой и сказал:
– Это просто царапина, вставай, обработаю йодом.
Вздохнув с облегчением – у страха глаза велики, жена поднялась с пола и двинулась на кухню вслед за мужем. Достав из аптечки все необходимое, он быстро оценил ее состояние: подбородок трясется, лицо бледное, как холодильник, на фоне которого она стояла, но вроде ничего страшного.
Обрабатывая рану, Георгий ворчал:
– На кой черт она тебе сдалась? Торчим из-за нее в этой глуши, дома родного десять лет не видели. От страха и тревог ты высохла, сдаешь на глазах, сейчас похожа на свою мать, а ей-то уже восемьдесят пять. – Показывая в сторону леса, он продолжил: – Вон какая девка вымахала, сабелькой машет, как лихой казак, да злость лютую копит. Видала, как она глазенками сверкала? В ее возрасте уже романы крутят, а она знать не знает, как слово «мама» пишется, ума хватает только в лесу по деревьям скакать да с бабкой в одной постели спать.
Старуха зажала полотенцем обработанную рану и застонала. Потом зашевелила губами, пытаясь возразить.
– Знаю, – отмахнулся старик, – досталось ей. Но дальше так нельзя, нужно что-то делать. Что с ней будет, когда мы помрем, ты об этом думала?
Держась за стены, супруги медленно двигались по темному дому в сторону спальни, а когда преодолели последний поворот, Прасковья попросила:
– Ложись со мной, боюсь я теперь с ней спать. Да и не придет она, наверное, сегодня.
Кинув мимолетный взгляд на дверь, Георгий помотал головой:
– Нет, не хочу все усугублять. Спи, не тронет она тебя больше, я с ней завтра поговорю.
Он знал, как важно для их воспитанницы спать рядом с крестной, которая для девочки была гарантом спокойствия и стабильности. Растянувшись в кресле-кровати, он по-стариковски покряхтел и укрылся одеялом. В памяти всплыл испуганный вскрик жены.