Я выкатился из-под кровати и побежал через площадку к Зиминым, где Мама и Баба Марфа сидели на кухне и пили чай тёти Полины Зиминой. На моё сбивчивое объявление пожарной тревоги, все три женщины метнулись через площадку. Я добежал последним.
Под потолком прихожей неторопливо проворачивались толстые клубы жёлтого дыма. Дверь комнаты родителей стояла настежь, на кровати родителей под стеной весёло плясали полуметровые языки пламени. Комната тонула в синевато белом тумане и где-то в нём всё так же ревели двойняшки. Баба Марфа сдёрнула матрас и всю постель на пол и влилась в танец торопливо топоча шлёпанцами по огню, выкрикивая под общую чечётку «Батюшки! Батюшки!». Мама звала Сашу с Наташей скорее вылезать из-под кровати. Огонь перепрыгнул на тюлевую занавеску балконной двери и Баба Марфа оборвала её голыми руками. На кухне Полина Зимина грюкала кастрюлями о раковину, наполняя их водой из-под крана. Мама отвела двойняшек в детскую комнату, бегом вернулась и приказала мне тоже идти туда.
Мы сидели на большом диване тесно в ряд, молча. Слушали беготню туда-сюда по коридору, непрерывный шум воды из кухонного крана, отрывистые восклицания женщин. Что будет?. Потом шум мало-помалу унялся, хлопнула входная дверь за уходящей тётей Полиной. Из родительской спальни доносилось постукивание швабры, как при влажной уборке, из туалета – плеск сливаемой в унитаз воды.
И – наступила полная тишина… Дверь открылась. На пороге стояла Мама с широким Флотским ремнём в руках. «Иди сюда!»– позвала она не уточняя имени, но мы трое знали кому сказано… Я поднялся и пошёл получать по заслугам… Мы сошлись в середине комнаты, под шёлковым абажуром в потолке. «Никогда не смей больше! Негодяя кусок!»– сказала Мама и замахнулась ремнём.
Я скрючился. Шлепок пришёлся на плечо. Вот именно шлепок, не удар – не больно ни капельки. Она повернулась и вышла… Ничто по сравнению с тем, что будет мне от Папы, как придёт с работы и увидит руки Бабы Марфы забинтованные после смазки постным маслом…
Когда в прихожей щёлкнула дверь и голос Папы сказал: —«Что за… гм… Что тут у вас такое?», Мама быстро прошла туда из кухни. Что именно она говорит ему слышно не было, но эти вот слова я различил очень чётко: —«Я уже наказала его, Коля»… Папа зашёл в их комнату—оценить ущерб—и вскоре пришёл в нашу. «Эх, ты-ы!»– было всё, что он мне сказал.
Пару дней в квартире стоял крепкий запах гари. Ковровую дорожку из комнаты родителей порезали на более короткие куски. Остатки тюлевой занавеси и сгоревшую постель Папа вытащил на Мусорку через дорогу. Ещё через пару лет, когда я уже умел читать и мне попадался спичечный коробок с грозным предупреждением на этикетке «Прячьте спички от детей!», я знал, что это и про меня тоже.
~ ~ ~
До сих пор ума не приложу что, в том нежном возрасте, не давало мне и на минуту усомниться, будто в будущем про меня непременно будут написаны книги. За что конкретно я не знал, но щёки мои заранее обжигал стыд при мысли, что грядущим описывателям моего детства придётся признать, что да, даже уже большим мальчиком, первоклассником, фактически, я по ночам писялся ещё на раскладушке, хотя у Папы уже просто зла на меня не хватало, потому что в моём возрасте он уже не пудил в постель. Нет! Никогда!.
Или о том ужасном случае, когда по пути из школы домой живот мой скрутило невыносимой коликой, но пока я прибежал домой на унитаз, всё встало и застопорилось на полдороге—ни туда, ни сюда—покуда Баба Марфа, напуганная моим натужным воем, не ворвалась из кухни в туалет, чтобы выхватить кусок нарезанной ПРАВДЫ из сумки на стене и выдрать упрямо застрявшую какашку… Ведь невозможно же писать такое в книге!.
(…уже совсем в другой—моей нынешней—жизни, моя нынешняя жена Сатик отправилась к гадалке в разрушенный войной город Шуша, когда наш сын Ашот сбежал из местной армии из-за неуставных наездов его командира роты и регулярных избиений на гауптвахте.
В год рождения Ашота Советский Союз разваливался по швам, забрезжила надежда какой-то новой жизни, шальная мечта, что пока он вырастет призывы в армию сменятся службой по контракту. А почему нет? Чем чёрт не шутит… Да видать и у нечистой силы очко вострепетало перед священным долгом Отечеству…
Командир роты, по кличке Чоха, въелся в Ашота из-за личной обиды на несправедливое устройство жизни – после карабахской войны его братаны по оружию в генералы вышли, брюха отрастили, на Джипах их катают личные шофёры, а он, Чоха, так и гниёт на передовой.
Восемь дней Ашот был без вести пропавшим дезертиром и Сатик поехала в Шушу к общепризнанной гадалке, а та её заверила, что всё будет хорошо. Так и случилось. Ашот пришёл домой, переночевал и мы отвезли его к месту службы, но к более высоким командирам, чем Капитан Чоха, и после перевода в другой полк Ашот дослуживал на постах более жаркого района, зато уже без сержантских лычек…