– Смотри! – закричал какой-то мальчик. – У него запор! Покáкать не может! – В подтверждение диагноза, потыкал твёрдым стеблем травы в тёмный бугорок между задних ног зверька. – Какашка слишком твёрдая. Надо помочь.
Я вспомнил как Баба Марфа спасла меня… У кого-то в компании нашлись плоскогубцы в кармане, пациента распяли на земле парой дополнительных палок и самозванный Доктор Айболит потянул инструментом какашку. Та, почему-то, не кончалась и была непонятного голубовато-белесого цвета.
– Дурак! Ты ему кишку выдрал! – закричал другой мальчик.
Ёжика отпустили и он опять прянул к лесу волоча за собой полметра вытащенной внутренности. Все пустились следом смотреть что будет.
Смотреть мне совсем не хотелось и, к счастью, моя сестра меня вызволила. Она прибежала бегом из квартала сказать, что Мама зовёт. Я тут же покинул компанию и поспешил за ней во Двор. Там я говорил с Мамой, здоровался с соседками и всё время, параллельно, думал одну и ту же мысль сформулированную на удивление чётко, не по-детски: «Как мне теперь дальше жить, после того, что я увидел? Как жить дальше?»
(…как ни странно, я выжил: благое свойство людской памяти, её способность забывать, отмеченная в словаре Владимира Даля, пришла на выручку.
Однако в серии зверств, свидетелем которых мне случилось стать—по большей части, когда человеческие с виду особи истязаниями обращали себе подобных в куски разлохмаченного мяса—самым первым идёт изувеченный ёжик, волоча по хрупкой траве влажно-серый кусок прямой кишки облипший твёрдыми комочками сухой земли.
И я дожил до понимания, что низменные твари нуждаются в высокопарных оправданиях своему изуверству: облегчение страданий… святая месть… очищение расы…
Но опять-таки, если уж совсем начистоту, есть ли гарантия, что сам я ни при каких обстоятельствах не совершу ничего подобного? Ну… как-то не знаю…)
Когда ты в детстве, у тебя нет времени оглядываться на все эти серии в своей памяти. Тебе нужно вперёд—мимо и – дальше! – к новым открытиям. Если кишка не тонка, держаться курса…
Однажды, чуть отклонясь от торного маршрута «школа—дом», я углубился в лиственную часть леса и там, на пологом взгорке, вышел к четырём Соснам выросшим за пару метров друг от друга по углам почти правильного квадрата. Гладкие широкие колонны их прямых стволов без веток уходили ввысь и, в шести-семи метрах от земли, смыкались помостом, куда вели перекладины из обрезков толстых сучьев прибитых к одной из Сосен, как вертикальная лестница… Кто и зачем устроил такое, я так и не узнал, узнал лишь, что не каждый трус отважится взобраться на помост в лесу, хоть даже сам его нашёл…
Куда легче шло исследование подвального мира, куда я спускался с Папой за дровами для Титана, котла нагрева воды перед купанием. В подвал, где не было ни единой лампочки, Папа приносил нажимной фонарь с упругим рычажком из его брюшка. Охватывая весь фонарик, сжимаешь его в ладони, рычажок пружинно противится, но втискивается внутрь, а при послаблении нажима он снова выдвигается наружу. Один-два жима и – внутри пластмассового тельца проснулась маленькая динамо-машина, жужжит, подаёт ток в его лампочку, чем быстрее упражняешься, тем ярче светит фонарик.
Чётко очерченный круг света прыгает по стенам из грубых досок и по таким же дверям с висячими замками, и по бетонному полу подвального коридора налево – там, в самом конце, наша секция. Папа отпирает замок, щёлкает выключателем, из тьмы выпрыгивает квадратная комната залитая светом голой лампочки. Две стены из гладкого бетона, третья – грубодосочная перегородка от соседней секции. Поленница напиленных дров под стеной из бетона, на перегородке полки с хозяйственными принадлежностями, инструментами, и свободно висящая всячина: санки, лыжи… Когда пара широких поленьев расколоты на дрова, я собираю щепки для растопки Титана и пару дровин потоньше, а Папа ухватывает остальное в одну охапку.
Иногда он заодно и мастерил что-то в нашей секции и я, прискучив ожиданием, выходил в коридор с узкой зарешечённой канавкой вдоль середины цементного пола. Через открытую дверь, лампа бросала прямоугольник света на противоположную секцию, а дальний конец коридора, откуда мы пришли, терялся в темноте. Но мне не было страшно, потому что у меня за спиной работал Папа в старом морском бушлате с двумя рядами жёлто-медных пуговиц спереди и в каждой – храбрый выпуклый якорёк…