Сидя на корточках на краю унитаза, по другому воспринимаешь вполне обыденные:
На заботу партии ответим делом
Каждым звеном цепь крепка
Все те же 45 минут
Качество – прежде всего
По ускоренному графику
Никакой амнистии бракоделам!
Во имя мира и процветания
Туалетный юмор выплёскивался даже и на кафель стенки над писсуарами.
Я, как обычно, проскочил мимо первого с заголовком:
Воды севера потекут на юг
и тормознулся у второго с двумя заголовками:
Биатлон – спорт мужественных
Наша цель – коммунизм
Заканчивая мочеиспускание, я ощутил вдруг странное жжение, опустил взгляд и проследил как из прорези мочеточного канала лениво выползла непонятная мутная капля.
Я похолодел.
Неужто?.. Да, нет, не может быть!..
Но факт остаётся фактом, что за три дня до этого, по дурацкому стечению обстоятельств, свет в комнатах вырубили в тот момент, когда в нашей не было никого кроме одной четверокурсницы, которую я и уложил на ближайшую койку.
Чисто машинально.
Рефлекс сработал.
Она во мне никогда ничего не вызывала. Говорю же – стечение обстоятельств.
И с ней я почувствовал не больше, чем партнёры Люси Манчини из «Крёстного отца» до того, как её поправили хирургическим вмешательством.
Типа, как в колокол.
Зуд и жжение не унимались. Всю полигамию пришлось отменить на неопределённый срок.
Двойка посоветовал проконсультироваться у доктора Гриши.
Тот понимающе покивал и сообщил, что в общаге уже отмечены несколько случаев заражения гонореей.
В смысле триппер?
Да. Симптомы очень похожи, но чтобы знать наверняка необходим лабораторный анализ семени.
Ни хрена себе! Но я же не умею, в жизни не дрочил.
Гриша вызвался помочь.
Мы заперлись в одной из комнат – он, я и Света, ну, на всякий, типа, на подхвате.
Гриша достал из большого мягкого портфеля стеклянную пробирку с пробкой и дал её мне – для сбора материала.
Я спустил до колен джинсы с трусами и сел на стул.
Гриша опустился на койку напротив, Света рядом с ним.
Он принялся гонять мою крайнюю плоть вверх-вниз.
Мы все трое с напряжённым вниманием уставились на торчащий член, по которому металась кисть Гриши.
Через пару минут Гриша начал взволнованно глотать слюну и объявил, что член слишком сух – нужно смочить.
Меня порадовало присутствие Светы – хоть какой-то сдерживающий фактор, и я сказал, что ладно, ничего, я сам как-нибудь, только пробирку заберу.
Я застегнул джинсы и Гриша дал мне из портфеля хорошее средство – «рефадин» в капсулах.
Памятуя посулы Марии вылечить меня в случае венерического заболевания, я позвонил ей и она мне назначила придти в тот же вечер.
Когда я объяснил, что у меня гонорея и нужно добыть семя для анализа, она раскрыла постель и начала раздеваться.
Я снова объяснил ей, что у меня гонорея, но она сказала, что это ничего.
Тогда я тоже начал раздеваться, но предупредил, что соберу семя в пробирку. Она согласилась.
Возможно, та её пружина предохраняет не только от беременности, но и от триппера тоже.
Я просто положил пробирку на тумбочку рядом с приёмником и мы приступили.
Таис Афинская дала Александру Македонскому какое-то снадобье, чтоб они смогли заниматься этим всю ночь.
Не могу сказать, что всю нашу ночь с Марией у меня была непрестанная эрекция.
После её очередных «Ещё! Ещё!» мы отдыхали, а потом приступали вновь, потому что я не мог кончить до самого наступления рассвета.
Может меня сдерживало соседство откупоренной ампулы?
Не знаю, я не специалист.
Уже при свете льющегося от балконной двери утра я сопроводил её «Ещё! Ещё!» своими стонами и выдернулся.
– Нет! Нет!– крикнула она вслед.– В меня!
Но было поздно.
С чувством исполнения долга, я излился в лабораторную пробирку и накрепко захлопнул её крышечкой.
Марии явно это не понравилось, но таков был уговор.
Наивно радуясь, что дело сделано, я поспешил с пробиркой к Грише и горделиво показал, с таким трудом добытую, влагу за стеклом.
Он снял свой белый докторский халат, взял большой мягкий портфель и мы покинули его рабочий кабинет.
В тот день во многих местах Нежина можно было наблюдать этот портфель, сопровождаемый животрепещущими движеньями ягодиц Гриши с одной стороны и моей удручённо-встревоженной походкой с другой.
Не отставала и пробирка, затаившись в заднем кармане моих джинсов с непроанализированным семенем.
Мне кажется, Гриша искренне хотел помочь.
Просто день оказался таким, что кож-вен не работал, в какой-то лаборатории кто-то уехал, в другой что-то кончилось и так далее.
Часам к двум мы вчетвером – он, портфель, я и пробирка – оказались даже зачем-то на вокзале и решили, что хватит; симптомы и без анализа сходятся.
Пробирку я выбросил в трубообразную серую урну рядом с большим белым бюстом Ленина на полпути между вокзалом и высокой платформой. Там, где ещё, у стены багажного отделения, стояла телефонная будка в жёлто-красной масляной краске.
Выбрасывать было жалко – как-то, типа, сроднились, да и досталась она такой дорогой ценой, но и таскать её дальше с собой не находилось причин.
Я поехал в общагу, а потом снова вернулся на вокзал. Неделя заканчивалась и мне нужно было показаться в Конотопе, чтобы родители не переживали.
До электрички оставалось ещё минут десять и меня вдруг что-то так и потянуло к бюсту Ленина.
То, что я там увидел, меня буквально ошарашило.
Из жерла серой урны упруго и неудержимо выпирала густая зелёная поросль.
Не сразу получилось догадаться, что это должно быть туда всунули ветки обстриженные с кустов вокруг постамента с бюстом Ленина.
Подошла электричка и, шагая по платформе к вагону, я напоследок гордо оглянулся – кусты кустами, но до чего в этом семени ядрёная сила!
Если, конечно, абстрагироваться от излишних подробностей.
«Рефадин» от Гриши придал моей моче ярко бардовую окраску и больше ничего.
Благодаря капсулам я ссал жизнерадостно-бардовым и, превозмогая зуд и жжение, проклинал свою несдержанность с Люси Манчини.
Мария тоже умыла руки, вероломно обидевшись, что я предпочёл какую-то стекляшку её природной вазе.
Меня исцелила Ира.
Просто отвела к своей знакомой пожилой женщине в какую-то детскую больницу барачного типа.
Женщина в белом завела меня за ширму в коридоре, чтоб скрыть от взоров очереди.
Я расстегнулся, чуть прогнулся и получил укол в ягодицу. И всё. Больше ничего не потребовалось.
И наступило лето.
Как я провёл лето.
Как и любое ничем не примечательное лето – пристойно, прилежно, трудолюбиво.
Прежде всего я стал селекционером – так за бугром называют мичуринцев.