Оса укусом в шею обломала мне кайф.
Я отшатнулся, дёрнулся и в паре метров за спиной увидел Игоря Рекуна, что подкрадывался с коварной усмешкой.
Я не стал скрывать ни косяка, ни дыма.
– Игорёк, если хочешь что-то спросить, говори прямо и спереди.
Улыбка стёрлась, мол, нет, ничего, и он ушёл в школу, где прозвенел очередной звонок.
Юный велосипедист доставил местным мужикам на поле допинг и они, погурголив с горлá, передавали бутылки друг другу, чтобы взбодрённо ринуться дальше.
Правый полузащитник команды гостей передал пас своему центральному нападающему. Тот прошёл до угла штрафной и несильным, но точным ударом отправил мяч в нижний левый угол ворот.
– Гол!– закричал нападающий и вся команда гостей.
– Нету!– заорали местные мужики.
Отбегая на свою половину поля, нападающий наткнулся на стенку из трёх местных.
– Гола не было!– рыкнули они на него.
– А я ничего и не говорю!– ответил он, оббегая вокруг выстроившейся стенки с нескрываемо довольной улыбкой.
Говорить и доказывать не имело смысла – в воротах отсутствовала сетка, а судья в момент гола хлестал из поднесённой местными бутылки, задрав её донышком к солнцу.
Я подошёл ко второму зрителю и спросил напрямик:
– Чё, был гол, или нет?
Рабочий молча хмуро кивнул.
Я порадовался, что хоть и немая, но есть, таки, правда на свете.
Судья назначил свободный от ворот местных.
Матч за первенство в чемпионате на кубок профкома Юго-Западной железной дороги закончился вничью, со счётом 0:0.
Жомнир предупредил, что он, как руководитель практики, не может поставить мне больше тройки за хроническое ненаписание планов-конспектов к урокам.
А я не мог себя заставить даже списать эти планы у Игорька; у меня физически не получается рассаживать кукол вдоль крышки пианино.
Я сказал, что пусть он не переживает и ставит что хочет.
Мне это действительно было абсолютно… без разницы.
Когда рядом с факультетским расписанием на третьем этаже Старого корпуса вывесили результаты практики четвёртого курса, моя тройка оказалась единственной.
Жомнир всполошился, стал доказывать деканше, что это неправильно и он не знал что я всего один такой.
Она неприступно ответила, что думать надо до заседания кафедры.
Деканша косила под Алису Фрейндлих из «Служебного романа», просто ей Мягков не подвернулся, вот и зациклилась на неприступном официозе, поскольку была в разводе из-за половой несовместимости, а девушки англофака не выдают непроверенную инфу.
Ладно, хватит о посторонних.
Местом твоего зачатия послужил четвёртый этаж общаги, причём место это приготовила сама Ира, поскольку в той комнате проживали девушки, а я на физмате знал только ту пару санитарок-поварих из стройотряда, но они жили в городе.
Перед этим я в очередной раз влюбился в Иру, но сперва прекратил полигамию.
А как же? Ведь только Ире я обязан спасительным уколом от триппера.
Так что на четвёртый курс я приехал осознавшим и перекованным, о чём сухо оповестил Свету при её поползновениях к прежней фамильярности.
Мы стали шапочным знакомством.
И Марии я вернул книжку Бабеля, правда, зачем-то выбрав для этого поздний час.
Она открыла дверь на лестничную площадку в незастёгнутом халате поверх ночной сорочки.
Если предположить возможность сдвигов времени, то в тот момент в её постели вполне мог лежать я и думать когда уже этому придурку дойдёт, что он не вовремя.
Я не стал развивать эту теорию, а просто сдал книгу, поблагодарил и ушёл.
И с тех пор моя любовь принадлежала только Ире. Безраздельно.
Тем более, что я опять в неё влюбился.
Встретив её в филфаковском крыле на третьем этаже Старого корпуса, я уговорил Иру не ходить на пару и после звонка мы украдкой прошли по широкому пустому коридору к боковой лестничной клетке.
Там мы свернули не вниз, а вверх, хотя четвёртого этажа в Старом корпусе нет и подъём преграждает перегородка с запертой дверью на чердак.
Поднявшись до середины ступеней, мы целовались.
( … её классическая грудь под вязаным зелёным свитером оттенка речных водорослей – под стать её русалочьей причёске; шёлковая юбка на крепких бёдрах – абстрактно тонкие белые гроздья на чёрном фоне – от портнихи Марии Антоновны, матери Ляльки; высокие австрийские сапоги на танкетке; её глаза, улыбка; стройный белый лотарингский крест переплёта в высоком окне у неё за спиной, которое смотрит в лазурную синь неба яркую, как на полотнах эпохи Возрождения; всплеск крыльев белых голубей за крестом – всё сложилось в картину, которую я буду видеть и вспоминать всю жизнь…)
Но мне мало одних только воспоминаний, я хотел оставить её себе, или самому остаться с ней, среди этой до отчаянье невыразимой красоты.
Поцелуи не помогли остановить мгновенье.
И тут уже не остаётся иного выхода, кроме как снова влюбиться.
Тем же вечером на лестнице в общаге Ира дала мне ключ от комнаты физматовок, чтоб я открыл и зашёл, а она придёт минуту погодя, в целях конспирации.
Мы не включили свет.
Это была койка у окна с видом на невидимый за темнотою берег Остра.
С Ирой предохранение лежало на мне, то есть, я следил за тем, чтоб вовремя убраться во избежание абортов под наркозом или без.
Но в тот вечер…
…ещё немного!.. я ведь контролирую!.. рано ещё!.. ещё чуть-чуть!.. одну капелюшечку!.. у-у!.. опаньки!.. поздно… поезд ушёл…
Ты была в том поезде среди толпы точно таких же попутчиков, но оказалась чуть-чуть пошустрее.
Ну, а дальше – плавный переход к отработанной уже однажды технологии: как благородный человек – я обязан жениться.
Когда Ира ещё училась в школе, то на мосту через Остёр нашла колечко. Обычное жёлтое колечко, какими торгуют киоски среди прочей бижутерии.
Ира принесла его домой и её мама, Гаина Михайловна, огорчилась и опечалилась, но ничего не сказала дочери.
Был ли брак Иры с разведённым мною мезальянсом?
Несомненно и неоспоримо.
Достаточно сопоставить родительские пары:
комплектовщица Рембазы – преподавательница немецкого языка Нежинского ордена Трудового Красного знамени государственного педагогического института имени Николая Васильевича Гоголя;
слесарь Рембазы – заместитель директора Нежинского хлебокомбината.
Однако, фактор наличия тебя, пусть даже ещё нерождённой, смягчал кастовые предрассудки, которые, кстати, давно уж были упразднены советским строем.
И всё-таки, даже в эпоху развитого социализма всё восставало и противилось нашему браку.
Начать с того, что в нашу с Ирой предсвадебную поездку в Киев мне пришлось ехать с колом в анусе.
Киев понадобился, чтобы отоварить талоны из ЗАГСа в салонах для новобрачных.
Мне, со штампом о разводе в паспорте, никаких скидок на обручальное кольцо не полагалось, но моя сестра Наташа пообещала одолжить мне узкое золотое колечко, которое зачем-то носила на большом пальце руки.
Что касается кола, то снаружи он не торчал, но причинял невыносимую острую боль внутри, превращая мою походку в шаркающее волочение ног полупаралитического старца или же молодого запорожца, снятого с упомянутого орудия казни по чуть запоздалой амнистии.
Добейте меня, паны-братья!